Читать книгу - "Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов"

Продавец оживляется, отставляет термос.

Начинаем торговаться. Продавец оживленно кивает на Ли Мэй, показывает большой палец, дергает короткие подолы ночнушек на манекенах. Ли Мэй хихикает.

Прикрывает рукой лицо и отходит.

Рядом останавливается группа китайских туристов.

Прислушиваются к торгу. Обсуждают меня, Ли Мэй, дудоу, цены.

Подхожу к Ли Мэй, победно размахивая пакетом.

– Хочу тебя сегодня в этой одежде.

Не обращая внимания на туристов, целуемся посреди улицы.

Сад чиновника еще не открыт, но перед воротами уже толпа. Гиды что-то кричат неприятными голосами, гомонят туристы.

Мы разворачиваемся и идем вдоль канала.

За нами увязывается плотный мужичок – эдакий китайский колобок в пиджаке: ежик волос и хитрые щелки глаз. Сует в руки фото и проспекты, предлагает прокатиться по каналу.

На этот раз торгуется Ли Мэй.

Нас все равно обманывают – когда мы садимся под навес, завышают цену. Расчет верен: не каждый полезет обратно, тем более с девушкой.

Ли Мэй недовольна. По-китайски она говорит громче, с резкими нотками, словно другой человек.

Сую колобку-хитровану деньги. Глажу Ли Мэй по колену.

Отчаливаем.

В лодке только мы и старик-лодочник. Он опрятно одет. Стоит за веслом.

Вода канала зелено-коричневая.

Множество каменных мостиков.

Сырой кирпич фундаментов.

Узкие окна, потемневшие ступеньки к воде, сливные желоба. Некоторые деревья растут прямо из стен домов.

Под особо низкими мостиками старик присаживается на палубу. За его ухом сигарета.

Я пробую поцеловать Ли Мэй, но она шепчет, что стесняется.

Старик что-то рассказывает. Я почти не понимаю, и Ли Мэй переводит. Он показывает на мосты, на торчащие из стен канала крюки, на бывший рынок-пристань. Говорит, что лет двадцать назад воду из канала можно было пить.

– Он предлагает нам спеть, за тридцать юаней, – говорит Ли Мэй.

– Пусть поет. Но потом я спою ему по-русски. За пятьдесят.

Она переводит. Старик смеется.

Мы плывем по солнечным бликам.

Тихие всплески воды. По крыше шелестят ветви ив.

В песне китайского лодочника – выкрики и возгласы сожаления.

На коленях Ли Мэй – пакет с дудоу.

Я рассказываю ей о длинных русских ночных рубашках. Мы смеемся.

Пока старик говорит о каком-то колоколе на башне, тыча в него пальцем, я тихонько целую пальцы Ли Мэй.

Просим высадить нас у причальных ступенек.

Наверху – кафе. Прямо из воды лестница ведет на маленькую площадку: несколько столиков, кривоватое деревце, розовые кусты; с одной стороны – вода канала, с другой – белая изгородь; за ней – тихая улочка.

Из крытой пристройки выходит заспанная хозяйка, молодая, коренастая.

Мы заказываем кофе и пиццу.

Наблюдаю за стариком на другом берегу – он что-то стирает прямо в реке. Рядом с ним пластиковый таз с бельем, по воде плывут мыльные разводы.

Словно ожившая муфта, вдоль берега носится маленькая толстая и лохматая собачка. Два карапуза в толстых куртках, но с голыми задницами, бегают за ней.

– Ты знаешь… – говорю я. – Не хочу ни холмов, ни садов. Давай просто походим – там, где обычная жизнь.

Ли Мэй кивает согласно, осторожно кусая горячую пиццу.

Неожиданно спрашиваю:

– Хочешь, почитаю тебе стихи?

– Русские?

– Да.

Она откладывает пиццу, вытирает губы салфеткой, на лице – внимание и любопытство.

– Я их учил, когда еще и не думал, что окажусь здесь. Ну, слушай:

«И вот мне приснилось, что сердце мое не болит.

Оно – колокольчик фарфоровый, в желтом Китае…»

Она вслушивается в незнакомую речь. Впервые слышит, как я говорю на своем языке. Беззвучно пытается повторять за мной, шевеля губами.

И вдруг… Странно. Такое бывает только в кино или в книжках. Когда я заканчиваю читать, откуда-то на самом деле доносится тихий звон.

Доннннн… – прокатывается он над водой. – Доннннн…

И смолкает.

Пораженный, я пытаюсь перевести Ли Мэй стихотворение.

Рассказываю про странное совпадение.

Она ничего не слышала.

– Помнишь, на одном из каналов… Мы проплывали… Там башня с колоколом… – говорю я. – Может, в него и звонили?..

Она отрицательно машет ладонями:

– Он ненастоящий, из пластика. Я забыла тебе перевести.

– Зачем же он висит там? – изумляюсь я.

Она пожимает плечами.

Рассказываю ей о русских «царях» – пушке и колоколе. Говорю, что они тоже не стреляют и не звонят.

– Видишь, и китайцы и русские равно любят бесполезные вещи.

Мы едим.

– Кто написал эти стихи? – спрашивает она.

– Один хороший поэт, но он никогда не был в Китае.

– Поэту не обязательно где-то быть. Ему обязательно чувствовать.

По каналу проплывают две лодки, одна за другой. В каждой сидят несколько человек – туристы-китайцы; замечают нас, оживляются, фотографируют. «Вайгожэнь!» – показывает на меня толстая девочка.

Усмехаюсь.

Отворачиваюсь от реки.

– Иногда я чувствую себя обезьяной.

Ли Мэй тоже говорит, что устала от чужих глаз. Когда мы вместе, нас всегда разглядывают, бесцеремонно, как в зоопарке. До встречи со мной она о таком не подозревала.

– Это ужасно…

Соглашаюсь:

– Я поначалу ругался и показывал палец. Сейчас привык, почти. Теперь привыкай ты.

– Так будет всегда?

– Не знаю. Мне кажется – да. Такова твоя страна, такова вся Азия: белый никогда не станет здесь своим.

Она смотрит на воду и молчит.

– Я могу выучить твой язык в совершенстве, – продолжаю я. – Могу свободно говорить на нескольких диалектах, знать наизусть стихи ваших поэтов, прекрасно разбираться в культуре, традициях, истории. Могу стать известнейшим каллиграфом…

Ли Мэй с сомнением глядит на мои руки.

– Это к примеру… И все равно – останусь для вас лаоваем. В лучшем случае буду – вайгожэнь.

– Так, наверное, в любой стране, – возражает она.

– Не всегда. Наш великий поэт был полунегром. «Черный дух», «хэйгуй», как его бы называли у вас. Половина наших царей были немцами… Или вот Америка, знаешь такого артиста – Шварценеггер? Стопроцентный американец и такой же стопроцентный – австрияк.