Читать книгу - "Доктор Сакс - Джек Керуак"

MA: Oui Madame Bissonnette — j’ m'ai faite jouer un tour (Да, миссис Биссоннетт, затуркалась я) — (Потом мы жили в квартире миссис Биссоннетт, шесть комнат) (угол Гершома и Гарнье-стрит на Вершине Холма Города Фей) — Мы с Доктором Саксом проползли сквоз жужжащую арлетарскую многоквартирную ночь, слыша тысячу голосов, тысячу приветствий и замечаний в воздухе мартовской ночи — гул катящихся шаров из кегельбана, там в дверях мой папа, говорит с Заггом, потакетвилльским городским пьяницей, который походил в точности на Хью Херберта и шатался везде, покачиваясь и оря «Вуу Вуу!»[112], потому что знал это, но был очень-преочень пьян — В общем, Загг с жеваной сигарой в роже собачится с моим папой о том, как он выиграл высокий балл, выбил 143, и выиграл приз за высокий балл, а папа мой улыбается и говорит: «Я знаю, Загг, черт бы тебя побрал, я знаю, что ты выбил 143, — я видел это по каждому твоему броску вдоль канавки — и видел на той японской таблице, которую ты вел — ха ха ха ха! (кашл, кашл) — Зазз, все на-мана, не стану держать на тебя зла» и выше, в окне за сеткой верхнего этажа Клуба, старый Джо Фортье, папашка Джо, который играл в пул с Сенатором Джеком Трепачом, смотрит вниз на Эмиля и Загга во дворе и голосит: «Ххосподихристе, что это вы, блядь, босяки, там внизу устроили! Emil, poigne le par l'fond d’culotte pis leuve le ici, on va y'arrachez la boutelle… (Эмиль, хватай его за жопу за штаны да сюда давай подымай, мы у него пузырь отберем)… Zagg vieux chain culotte va't'couchez!!» (Загг, засранец ты старый, вали в кровать!) — В лавке Блезана сгрудились двенадцать парней у китайского бильярда, раскачивают ее — кое-кто пролистывает «Тени», и «Операторов Пять», и «Детективов в масках», и «Жуткие истории»[113]— («Жуткие истории» были такая дичь, там землю завоевывали мхи, реки мха текли нас поглотить). Тень Сакс и я вжимаемся в стену переулка между лавками Ленуара и Блезана, смотрим, слушаем, тыща завывающих развлечений в живой человеческой ночи. У Пэрента через Муди внутренние проблески самого большого мистера Пэрента, который помахивает своим мясницким ножом у прилавка окороков, по колоде резаком, фуап, мистер Пэрент, с его огромным благодушным и розовым лицом, говорит, и притом улыбается: «Oui, Madame Chevalier, c’est un bon morceau d’boeuf» — (Да, миссис Шевалье, это хороший кусок говядины). Висящие колбасы и радость золотого внутри субботней ночью — Я вспоминал холодные, пронизывающие октябрьские ночи, когда раскачиваются огни лампы и листья летят, угол Муди и Гершома, лавка Пэрента бросает свое материальное золотое сияние поперек тротуара с его несколькими заброшенными упаковочными ящиками перед входом — как вдруг видишь, на одном сидит пацанчик, жует «О Генри» и «Мотор»[114].

«Вся твоя Америка, — говорит Сакс, — как плотный бальзаковский улей в драгоценной точке».

И вдруг, прямо тут, без никакой предварительной причины, он взбесился и вроде бы как-то взорвался, или изрыгнул, словно бык, готовый выблевать пять галлонов крови: «Блё-хё-хё-ха-ха-ха, — извергает он, громадно, — Муи-хи-хи-ха-ха», — продолжает он, зайдя с другой стороны, сметая меня с ног страхом — Я подскакиваю на два фута, увертываясь от косы его хохота — Затем вижу, как опускается его гигантская ухмылка, а он хохочет опять — и издает свой погребальный шип: «Фнаф-фнаф-фнаф-фнаа, — говорит он, — это ночь уничтоженья Змея. — Колдун Зла с его ниттлингенскими болегномами, ущербными Декадентскими Голубистами в их подушках и книгах мертвых, кровососущими неаграрными хлопомахами и аристократами черного песка, и со всеми преданными ему чудовищами, пауками, насекомыми, скорпионами, ленточными змеями, черными полозами, слеполетучими мышами, тараканами и синими червями Слизня — сегодня взрывающаяся голова сметет вас с ним вместе — розам травы известны лучше, чем вам, — вы рассыплетесь веером в любовных письмах, сдутых с аэроплана, выкованного в центре моей земли».

Я содрогнулся, слушая его, не зная, о чем он, неспособный понять. Гуськом по-индейски пробирались мы сквозь упадавшую тень на улице и прыгали через дворы, парк, дворы, выходили и примешивались к саванам железного «забора Текстильного на Риверсайде —

«Узри же их, — говорит Сакс, — твои поля, твою темень, твою ночь. Сегодня мы объединим червей в одном котле уничтоженья».

Я бросаю последний взгляд — вон, в угловых ступеньках к двери, на старом морщинисто-ямочковом гудронном углу, где частенько бывал и я, но больше не был… стоял Джи-Джей и озирал улицу, покручивая палкой, худенький мальчонка в ранних вечерах обреченной своей жизни, его массивные кудрявые греческие волосы развевались дыбом, его большие ищущие миндальные белые глаза смотрели, словно глаза негра, но с греческой яростной и безумно-амбициозной настоятельностью — вызывал из ночи любови и веру, не получая от стены ответа — И Скотти сидел на ступеньке, медленно выковыривая из своего «Мистера Доброго Батончика»[115]один арахисовый орешек за другим — с кривенькой слабой улыбкой; он перетерпел кризис Потопа, перетерпит и другие, будет вставать на безрадостной заре в тысяче жизней и пригибать голову, идя на работу, выпоротый трудом до громадных унижений под солнцем, кулакастый божественно-молчаливый Скотчо никогда больше не будет ни глодать собственные руки, ни жевать собственную душу в кашу — пропуская мимо мартовскую субботнюю ночь кривоватым своим взглядом, запасаясь, просто сидя там, и пускай орел вечности летает вслед собственному носу. Винни идет домой, по Муди, через дорогу — несет покупки — их затопило, и они живут у сестры Чарли на Гершоме — в двадцати шагах за улыбчивым, смешливым, худосочным визжащим Винни тащится Лу, с сумками, мрачный; за ним Норми, шагает, улыбаясь, несет коробку; потом Чарли и Счастливец, в кои-то веки идут по улице вместе, улыбаясь, под мягким дуновеньем вечерошних оказий они отправились в центр кое-чего из продуктов купить, в странствие, причем — пешком, как сельское семейство, индейское семейство, чокнутое семейство на счастливой улице — Джи-Джей и Скотти машут Бержеракам. Проезжают машины; домой идет Замша, плюясь и похлопывая себя по животу, куда он только что поселил несколько пив, мальчишек минует с вежливым кивком. Завтра утром будет в церкви; сегодня же — у Эмиля Дулуоза, загрузится «том-коллинзами»[116]и нормально так будет петь у пианино.