Читать книгу - "Мой одесский язык - Татьяна Соломатина"

– Может, Саша и Люся всё ещё вместе?

– Может… Всё равно напоминает бронирование могилы на кладбище.

– Выпьем?

– А то!

После Тёщиного моста сразу кафе. Кажется, «Старая Одесса». Столики и стульчики змеятся посреди мостика, фальшивого колодца и беседки, куда вскарабкиваются новобрачные, дабы запечатлеться. Ещё один обязательный ритуал.

Две официантки и охранник сидят за пыльным столиком и лениво наблюдают за нами. Подходим. Никто не поднимается. Подходим ближе. Отворачиваются.

– Работаете?

Не слышат.

– Вы уже открылись?

Не замечают.

– Мы хотели кофе и выпить!

Слились с пейзажем.

Сворачиваем за дом с шарами на Гоголя.

Уличная кафешка у забора из раскрашенных велосипедов. Резкий уклон к дороге. Сидим чуть накренившись, как на палубе.

– Два кофе, две текилы.

– Капучино? Эспрессо? Американо? По-турецки?

– По-турецки. Текила «золотая». Любая «золотая». Две по сто.

– По сто нет. Есть по пятьдесят.

– Ну, тогда четыре по пятьдесят.

Уходит. Возвращается.

– По-турецки нет.

– Тогда…

– Кофе вообще нет. Света нет.

Нет света – нет кофе. Знаем! Как же ещё подогреть песок, если по-турецки, или воду, если кофе? Только светом. Не огнём и не солнцем. Но такие блики вокруг, так несуетна нереставрированная, домашняя, уездная улица Гоголя, так хорошо, что можно и без кофе.

– Ну, тогда только четыре по пятьдесят.

– Что будем закусывать?

– Закусывать будем текилу. Лимоном. Больше ничем. К тому же нет света.

– Света нет, а закуска есть.

– А мы не будем закусывать. Чтоб просветлело.

Уходит.

Тишь. Гладь. Покой. Одесское утро. Улица Гоголя ленивая и неспешная, как одинокая старая тётушка, отписавшая свою недвижимость семиюродному племяннику, чтобы было кому похоронить. И пусть света и теперь нет, но зато ей спокойно, что её закопают по-людски. Или, как раньше говорили – по-лю́дски. Мне даже больше нравилось. И она, тётушка, наслаждается августовским утром, выйдя в затрапезном халате на старенький балкон. Рассматривает редких прохожих. Кормит голубя крошками чуть подсохшей сдобной булки. Племянник ждёт, когда же уже можно будет толкануть недвижимость в центре, тут же такой спрос, и цены вновь подросли. Она же была такая старенькая, что он не сильно волновался. Прошло десять лет, она всё ещё такая же старенькая, и он уже сильно беспокоится. Но одинокая тётушка смотрит и смотрит на прохожих, кормит и кормит старого голубя крошками чуть подсохшей сдобной булки. Это раньше хотелось покоя. А теперь, когда есть семиюродный племянник, есть зачем жить. За его беспокойство.

– Пиривизи мине солкосэрыл! – широко расставив ноги в допотопных байковых панталонах, гудит тётушка с балкона на всю тихую уютно-солнечную улицу Гоголя в мобильный телефон. – И шо ты киричишь на мине? Я его не ем, я им жопу мажу. Тибе скоро достанется квартира у самом центре, а тибе жалко солкосэрыла для моей жопы? Тут уже всё выкупили, одна я тут мажу и мажу жопу солкосэрылом, так тибе жалко мине того нещясного копэешного солкосэрыла? И ещё мине купи этого…

Голубь согласно гулит и кивает, расхаживая по перилам и одобряя список всего «этого».

Разноцветные велосипеды, уклон вправо, голуби и солнечные пятна на асфальте.

– Заеба́-а-анский край мурма́-а-а-анский! – отчаянно вопит официант, падая с подносом, на котором стоят четыре по пятьдесят. Встаёт. Пинает поднос. Быстро берёт и собирает. Быстро наклоняется, берёт и собирает.

Уходит.

Возвращается с графином в руках. Ставит на стол. Из карманов достаёт две текильные рюмки. Ставит на стол.

Разноцветные велосипеды, уклон вправо, голуби и солнечные пятна на асфальте.

Прозрачно. Свежо. Жаворонково.

Доброе утро, Одесса!