Читать книгу - "Очень странные увлечения Ноя Гипнотика - Дэвид Арнольд"

Я осторожно отпиваю виски и рассматриваю одну из бейсбольных карточек в рамке: на ней молодой парнишка в майке с вышитыми спереди буквами «NY». Карточке, наверное, лет сто, и, насколько я могу судить, это единственная бейсбольная реликвия, не относящаяся к «Кабс». Внизу на ней значится фамилия «Меркл».

– Люди думают, что проклятие началось с чертова козла, – говорит старик Зоб, – но я-то знаю правду.

Он тянет виски, смакует его и, похоже, погружается в воспоминания. Когда он поднимает взгляд, у меня возникает чувство, что он забыл о моем присутствии.

– А ты странный парнишка, нет?

– Ну… вроде нет.

– И часто ты таскаешься домой к незнакомцам?

В точку. Прошлый раз, когда я пил спиртное, я оказался в гостях у Ротора. Не самая хорошая привычка.

– Никогда не видал, чтобы кто-то жил в гостинице, – говорю я.

– Наверное, ты еще много чего не видал.

Я поднимаю стакан:

– Любите бурбон до завтрака?

Он допивает свою порцию и возвращается к бару:

– Можешь подождать завтрака, если хочешь.

Я делаю глоток и замечаю на камине маленькую урну с золотой табличкой: «Спи спокойно, Герман, всем котам кот».

– Вы кошатник, мистер Джордж?

– Элам.

– Простите, не понял?

Он снова наклоняет бутылку к своему стакану и держит чуть подольше, чем в первый раз.

– Так меня зовут, – говорит он. – Я предпочитаю обращение мистер Элам. И я не понимаю, что значит кошатник. У меня был кот. Теперь нету.

– Ясно.

– Ты материал для доклада собираешь? – спрашивает он. – Для школы?

– Нет.

Он показывает на свой зоб:

– Тогда дело в этом, да? Ты увидел, заинтересовался, может, даже в Интернете поискал. А в конце концов решил заявиться… – он щелкает языком, – прямиком к первоисточнику.

– Я не хотел… не собирался…

– Еще как хотел, – возражает он, – еще как собирался. Как тебе бурбон?

– Хороший, – отвечаю я и потом: – Слушайте…

Но как объяснить, что за прошедшие полгода я сочинил сотню историй о его жизни и даже перестроил режим дня, чтобы наблюдать, как он следует по своему маршруту каждый день в одно и то же время, без малейших сбоев? Он прав: я заинтересовался. Но зоб тут ни при чем. Дело в самом старике. Мне интересно узнать, кто он такой, как максимум – понять, почему он, будучи одним из моих странных влечений, не переменился, а как минимум – снова спокойно ходить между Милл-Гроув и Эшбрук.

– Мистер Элам, я бы хотел услышать вашу историю. По большому счету в это все упирается. Мне от вас ничего не нужно, только услышать вашу историю. Если это возможно, – добавляю я, чуть подумав.

Он открывает рот, и на мгновение мне кажется, что ничего не получится, сейчас старик меня выгонит – и всему конец, но потом он начинает говорить, и я, словно тот жук на салфетке Пенни, переношусь через пространство и время в совершенно другой мир – место не такое красивое и уютное, но честное, где жены умирают молодыми, где на войне бьются насмерть, а жизнь поворачивается такими гранями, которые невозможно представить. И это куда фантастичнее, чем я мог бы выдумать, – не из-за самих событий, а потому, что они уже случились, потому что это история мистера Элама.

Джордж Элам поселился в «Амброзии», когда Барбара, его жена, с которой он прожил сорок два года, умерла от рака. Рак пришел, как часто бывает, неожиданно и оставил после себя черную дыру. Джордж и Барбара Элам давно были знакомы с хозяйкой гостиницы, и временное поначалу решение («Я не мог спать дома, когда ее не стало») превратилось в постоянное. Зоб появился вскоре после этого. Доктора беспокоились и предлагали различные виды лечения, но мистер Элам от всего отказался. «Когда придет мой срок, тогда и придет», – повторяет он несколько раз по ходу рассказа, что наводит меня на мысль: а не пытается ли он поторопить свое время?

Мистер Элам сражался на фронтах Второй мировой, высаживался на Омаха-Бич, продирался через живые изгороди во Францию, «выстоял и выжил в Арденнском сражении», продвинулся в Германию, где «мы бы подстрелили гаденыша, если бы тот сам не расстарался». Я представляю себе мистера Элама солдатом – кровь у него на руках и на телах друзей, кровь в мыслях и действиях, – и передо мной встает тот неотвязный вопрос, которым, насколько я понимаю, задаются все юноши последующих поколений, слыша честный рассказ о Второй мировой: а ты сумел бы?

Через десять лет после смерти Барбары у мистера Элама сбылась мечта всей жизни: он прошел конкурс на участие в «Колесе фортуны». Он выступил хорошо, продержался всю игру, пока не попался вопрос из области поп-культуры, где в загаданной фразе надо было знать имя современной кинозвезды, а мистер Элам «не смотрел ни единого фильма с девяностого года», когда вышел «Крестный отец III» и на всю жизнь отбил у него охоту ходить в кино.

На том вопросе он потерял десятки тысяч.

Мистер Элам наполняет мой опустевший стакан, затем свой.

– Ходил раньше в церковь, – говорит он, – но потом они перестали петь хорошие гимны. Все еще верую, хотя уже не понимаю смысла ни одного Его деяния.

И вот он уже не столько рассказывает, сколько ворошит воспоминания, как будто его мозг переполнен и единственный выход оттуда – через рот, через слова.

– Моя жена любила числа, но это было очень давно… – Теперь он бормочет лишь обрывки фраз, что-то про ребенка, про ежедневные прогулки и семейный девиз, но едва слышно. – «Один плюс один плюс один равняется один» – так она говорила.

Впервые за долгое время он умолкает.

Один плюс один плюс один равняется один. Семейный девиз.

– То есть… у вас есть ребенок? – спрашиваю я.

Мистер Элам глубоко вздыхает – похоже на тот миг, когда я выныриваю с глубины, – и потом:

– С меня хватит.

– Понял, – говорю я. – Спасибо.

Я по-настоящему испытываю благодарность и неожиданно понимаю, как глупо было называть этого человека как-то иначе, чем мистер Элам. Вот он открывает дверь, и это не грубость, не выдворение силой, а попросту конец беседы; теперь я в коридоре, зашнуровываю ботинки, эхо других жизней звенит у меня в голове, а выдуманные мною глупости улетучиваются, навсегда вытесненные настоящим мистером Эламом.

Спускаясь вниз, я не могу сдержать легкую улыбку, запахи бостонского особняка разворачивают салфетку, восстанавливают настоящую линию времени, и я, точно жук, внезапно обнаруживший непреодолимое расстояние между углами, выхожу на улицу и ощущаю груз возможностей на плечах, тяжесть знания, которое приходит, когда выслушаешь историю достойно прожитой жизни.

А в голове голос мистера Элама повторяет по кругу: «Ну, парень, чего застрял?»