Читать книгу - "Хатшепсут - Наталья Галкина"

Она очень растрогалась и заплакала. Растрогался и я. Ирана была такая молодая, красивая и глупая и плакала прекрасно. К вечеру она устроила иллюминацию, запалив свечи, и присовокупила к тому дивертисмент из Рамо. При свечах моя подружка похорошела пуще прежнего, а я думал, грешен, про пожар и про невыключенный проигрыватель. А засыпая поймал себя на вовсе неуместной мысли про лопухи и пыль: кому, собственно, нужны красоты со свечами и менуэтом? должно быть, есть пары, в лопухах и пыли оказывающиеся счастливее нас.

— О чем ты? — спросила Ирэна сонно.

Она жаждала возвышенного, будь оно неладно.

— О лопухах, — ответил я. — О том, что можно с успехом переспать и в лопухах.

— Аморальный тип, — сказала сонная Ирэна.

Что верно, то верно.

На следующий день к вечеру я повез ее к Калитаевым. У их замызганной парадной нас ждал Лапицкий с выставки.

— Он, — спросил я Ирэну еще на даче, — специалист этот по носам, венеролог или психиатр?

— Не все ли равно, — ответила она. — Тебе кто нужен? венеролог? или психиатр? при той жизни, которую ты ведешь, тебе оба нужны. И еще сексопатолог и психотерапевт.

— Ты отлично знаешь, — сказал я, — что мне нужна ты.

Подал реплику совершенно в Ирэнином стиле. У меня два чувства особо развиты (может быть, в ущерб прочим): чувство стиля и чувство жалости.

— Вот сейчас ты сказал как настоящий мужчина.

При беседах с Ирэной мое чувство стиля подвергалось великому испытанию. Иногда наш диалог принимал совершенно тошнотворный характер. Тогда мне начинало казаться, что настоящие любовники должны вообще побольше молчать, и я вспоминал анекдот про идеальную пару: она немая, он глухой. И все те же пыльные лопухи, подобно наваждению либо навязчивой идее. В конце концов мои «истинные любовники» соответствовали ее «настоящим мужчинам». И насчет психотерапевта замечание было не лишено: все мои — с сознательного возраста — сознательные действия кончались тем, что я заходил в очередной тупик. Тупиковая ветвь — это я.

— Здравствуйте, — сказал я Лапицкому, вылезая из машины.

— Добрый вечер, — отвечал он, не смутясь нимало.

— Долго ли вы ждали? — спросила Ирэна.

— Этого момента, — сказал Лапицкий, — я ждал всю жизнь.

Меня аж передернуло.

Миновав отталкивающе неряшливую лестницу (выбитые стекла, загаженные площадки, бачки с выпирающим мусором, омерзительно синие стены с процарапанными надписями, крутые темные выщербленные ступени, перила с большой недостачей), мы оказались в гипертрофированно уютной калитаевской квартире. Калитаевы были увлечены загруженной в духовку пиццей и оставили нас в комнате.

— Где? — нетерпеливо спросил Лапицкий у Ирэны.

Его лысина блестела, посверкивали глаза. «В эйфории искатель», — подумал я.

— Рогов, — обратилась ко мне Ирэна, — достань кожаный альбом.

— Слушаюсь, Самцова, — отвечал я и полез за старинным фотоальбомом.

Ирэна терпеть не могла фамилию мужа. Девичья ее фамилия была Малиновская. Но и мне не нравилась ее манера называть меня по фамилии.

В альбоме отыскалась и фотография, не совсем профильная, но и не трехчетвертная. На ней увидел я человека весьма странной внешности, с переломанным, как на картине Филонова, носовым хрящом, с почти лишенным губ ртом, с узкими длинными вздернутыми к вискам козьими глазами и домиком приподнятой нервной бровью.