Читать книгу - "Дорога на Ксанаду - Вилфрид Штайнер"

3. Пробовать температуру воды нужно вещью с хорошей впитываемостью, и при этом, чтобы сердце хозяина было не слишком привязано к ней. По моему опыту для этого лучше всего подходит старая половая тряпка, насаженная на деревянную палку. Если она не превратится тут же в уголь или эскимо, то это уже хороший знак.

4. Если тряпка при многократном погружении достигла приемлемой для кожи температуры, то продвинутые пользователи часто совершают ошибку, тут же бросая ее под воду. Кстати, мой коллега из института потерял таким образом волосяной покров с левой ягодицы. О начале помывочного процесса можно думать лишь тогда, когда температура воды продолжает оставаться неизменной по крайней мере на протяжении пяти минут.

5. Только теперь следует развернуть насадку душа и очень быстро помыться. Лучше не совсем качественно помыться, чем перенести потом качественную трансплантацию кожи. И упаси вас Бог дотронуться во время принятия душа до какого-либо вентиля! Гораздо проще смириться с вывихом.

6. Затем необходимо покинуть опасную зону, вытереться и только потом, при соблюдении всех вышеназванных действий, перекрыть дыхание злым демонам. Теперь можно выпрямиться, выполнить небольшую гимнастику, лучше всего из богатого запаса упражнений изометрии. Дело сделано.

Все так просто, если обладаешь нужными знаниями.

После душа волчий аппетит заставил меня спуститься с горы. Обеденное время уже давно миновало. Время ленча закончилось, а для ужина было еще рановато.

— Ужин после шести часов, — говорили мне один за другим работники общепита.

Беспечно слабое место для бизнеса: в Линтоне насчитывалось всего три паба. А еще два часа поста представляли настоящую угрозу моему здоровью. Помочь могло единственное средство — свежая рыба и чипсы. На сей раз я взял только одну порцию рыбы, присовокупив к ней еще и цыпленка. Прилично полив уксусом обе порции чипсов и взяв в магазине две банки пива, я пошел по направлению к кладбищу, где можно было уютно расположиться на скамейке.

После еды я достал из рюкзака свои планы по передвижению и карту. Настало самое подходящее время для организации дальнейших действий. В данный момент я брал в расчет три дома. Самым невероятным казался «Шип-Инн» в Порлоке — он стоял отдельно в моих записях, так как еще существовал. И еще где-то в Порлоке, возможно, обитал потомок той пресловутой личности (коллеги по бизнесу), оборвавшей запись «Кубла Хана» после пробуждения. Наиболее вероятной я считал ферму, где Колриджу приснилось стихотворение. Хотя исследования еще никогда не сходились к единой точке зрения, большинство авторов полагает, будто речь идет о ферме «Эш». Меньшинство симпатизирует ферме «Йернор».

Большая часть указаний приводит к дому Колриджа в Нетер-Стоуэй. Если верить статьям, комнаты там не претерпели каких-либо изменений. К дому сделали небольшую пристройку, но основная часть здания осталась прежней. Равно как и особняк «Дав», данный дом относился к национальному достоянию, где располагался известный музей. На протяжении всего «волшебного года» Колридж жил именно там, в целом с 1797 по 1800 год. Вероятно, «Поэма о старом моряке» и «Кристабель» появились в особняке на Лайм-стрит.

Я пролистывал записи. Оказывается, у меня была потрясающая возможность съездить туда и обратно всего за один день, только нужно было сделать пересадку в Минхед.

— Хорошо, — сказал я, поднял банку в направлении одного из надгробий, — тогда начнем с Нетер-Стоуэй.

Еще около получаса я наслаждался видом, простиравшимся передо мной и похожим на открытку.

Пробило уже шесть часов вечера. Я упаковал все свои записи и отправился в «Королевский замок». После напряженной работы я заслужил себе пару кусков хлеба.

Добротные деревянные скамейки, устойчивые столики — здесь спокойно можно было присесть. Помимо того — вид на море, горный пейзаж. Поперек крутого горного массива тянулась коричневая линия побережья Path,^[123] где однажды проходил Колридж, а именно вечером, в октябре 1797 года. Поэт шел в Линмоут, неся в сумке запись «Кубла Хана».

Я хотел заказать отбивную из ягненка, но сделанная мелом надоске над буфетной стойкой надпись тронула мое сердце.

«Fuck the European Union, — было написано там, — cat British Beef!»^[124]

Смелый манифест сбил меня с толку, и когда пришел официант, с моего языка сорвалось выражение, которое иностранцу в Англии следует произносить только в двух случаях: если вы явный мазохист или безудержный англофил. Но уж если они вырвались наружу, не стоит делать лягушачьих попыток проглотить их, потому что вблизи непременно окажется официант, который услышит это и, зловеще ухмыляясь, снова повторит вслед за вами. Вот те слова, которые нужно написать на лбу у призрака, согласно кулинарной кабале, чтобы он исчез навеки — пирог со стейком и почками.

Мой заказ представлял собой залитые в пресный треугольник из безвкусного теста, смешанные с тягучей отравой большие куски говяжьей почки с мелкими ломтиками мяса. На материке это блюдо годилось бы только в качестве приманки для ловли крыс.

Когда я сидел перед тарелкой и искупал свою вину — даже гарнир оказался несъедобным, — на забор перед рестораном приземлилась чайка и стала пялиться на меня, а точнее, на коричнево-желтую смесь на моей тарелке.

После утешительно большого глотка крепкого портера уже ничего не мешало мне чувствовать себя старым моряком, хотя это был совсем не альбатрос, а обычная чайка. Но нельзя и отрицать их близкое родство. К тому же птица сделала одолжение силе моего воображения и вела себя как альбатрос из стихотворения Бодлера.^[125]

Совершая отчаянные маневры, чайка опустилась на каменную стену. Переваливаясь с боку на бок, она беспомощно потопталась на месте и снова взмыла в воздух. В небе птица то поднималась, то падала, словно хотела показать ветру, кто здесь на самом деле господствует.

Я решил не затыкать рот чайке и даже не стрелять из арбалета, а, к негодованию официанта, покормить ее картофелем. Я не дал смутить себя и продолжил бросать ей желтые кусочки, которые она проворно ловила на лету. В конце концов, подумал я, она мой гость! Вдруг я вспомнил про Колриджа. Тот эпизод, когда в особняке на Лайм-стрит его и Сару атаковали мыши, а поэт никак не мог побороть себя и расставить мышеловки.

«Это непорядочно, — писал он в феврале 1797 года Коттлу, — это же ложь! Все равно что сказать: «Здесь есть немного поджаренного сыра, давайте же, мышки! Я вас приглашаю». О, постыдная трещина обряда дружелюбия! Я всего лишь намереваюсь убить моих гостей!»

Когда я скормил чайке всю картошку, то попытался бросить ей еще и почечный пирог, но, к сожалению, липкие кусочки остались на краю стола. Итак, у меня не осталось ничего, чем я мог бы порадовать свою гостью, и я надеялся на ее скорый уход.