Читать книгу - "(Не)Кулинарная книга. Писательская кухня на Бородинском поле - Татьяна Соломатина"

Санитарка, вариант второй: баба. Плюс-минус в возрасте. Плюс-минус сноровистая. Тут – ворчливая. Здесь – угодливая без меры. Как старый пёс, который ленив и хитёр, показушно лает, временами – хвостом виляет. Вроде и службу знает, но несёт с оттенком обречённости, а рвение – показное. Пока не рявкнешь – зад из будки не вынесет. Может нахамить. Не врачу, увы. Женщине. Гоняет чаи с буфетчицей. Седые боевые анестезиологи такими не интересуются.

И вариант третий, самый редкий, единичный – Лиля. Когда и что делает? Совершенно без шуму и пыли. Но всё сияет, женщины довольны, вёдра чисты, туалеты надраены, душевые сверкают и даже лет пять как чихающий смеситель внезапно оживился, запел, молод, весел и безотказен! Биологические отходы утилизируются, как следует, материалы на гистологические исследования доставляются вовремя. Банки с утренней мочой уже не стоят на окошке санкомнаты до вечерней зорьки. И смена каталок с биксами из/в ЦСО стала чётче смены последнего на планете батальона гренадёров Её Королевского Величества. И при этом Лиля всегда улыбчива, доброжелательна, глаза ярки и безмятежны, как ялтинская акватория в штиль.

Через месяц с этажа Лиля была переведена в родзал. Боевым офицерам-артиллеристам – безупречная пушечная прислуга. На передовой это особо остро. Тут куда важнее, чтобы бригада работала слажено и эффективно. Тут частенько уже нет времени на слова и понукания. Ты ошибся – я погиб. Лиля никогда прежде не работала санитаркой. Кем она только не работала – и продавцом на рынке, и уборщицей в разнообразных заведениях, и ночным сторожем… Из чего понятно, что Лиля была не слишком образованной. Нет, она окончила десять классов. Но на тройки. И сразу вышла замуж. Родила. Развелась. Вышла замуж. Родила. Развелась. Вот это и было основным делом её жизни: выходить замуж и разводиться, по дороге производя на свет здоровых ребятишек и зарабатывая в меру сил им на пропитание. Тётка она была красивая. Возраст – тридцать пять. Рост под метр восемьдесят. Стройная. Правильные черты лица. Огромные яркие глаза в обрамлении густых чёрных, загнутых вверх ресниц – безо всяких тушей. Густые русые волосы, обстриженные «под горшок» – тип Лилиной красоты был таков, что фасон стрижки уже совершенно не имел значения. Она была не из тех, кто «следит за собой». У неё не было времени и средств на слежение, потому и в свободном полёте она была хороша. Без макияжа, в дешёвеньких джинсах и выцветшей футболке. А в хирургической пижаме все красивые бабы становятся неотразимы. У Лили в руках всё работало. Она моментально осваивалась в любых помещениях, в их многосложных топографиях и функциональных назначениях. Интуитивно, наблюдая цепко, без лишних вопросов. Через несколько смен нам начало казаться, что Лиля была всегда. Всегда знала, когда и в каком месте оказаться. И зачем. Вот Лиля под ручку ведёт роженицу поблевать, говоря ей какие-то ласковые слова. И не отходит от неё, оглаживая голову и не давая биться головой об унитаз. Вот она её умывает, как родное дитя, развлекая и тетешкая. Вот оглаживает поясницу, как будто фермер любимую корову-первородку успокаивает. Самые визгливые и капризные мощные туши во время Лилиной смены взлетали на кресло, шутя с врачом и перемигиваясь с акушеркой. И при этом – всё вокруг чистенько, вовремя исполнено, и даже кофе доктору подано, как только он в родзал зашёл в полчетвёртого утра, потирая глазки. Хотя последнее в функциональные обязанности санитарки не входит. По официальной должностной инструкции.

Слаженная хорошая родзальная бригада – это фактически семья. И как любая дружная семья – обедает за общим столом. Даже если обед в полночь. Или под утро. Если кто ест свой бутерброд в уголку – он в семью не принят. Нет, он бы и хотел! Но пока не принят – будет жевать свой бутерброд в уголку. А принят не будет, пока не докажет, что достоин.

Лиля отлично вписалась в семью! Разумеется, за обеденный стол она была приглашена уже в первую свою родзальную смену. Слава-то «с этажа» за ней тянулась добрая! Этажные акушерки плакали, провожая Лилю в родзал. И как есть Лиля уникально быстро и уместно адаптировалась в любой семье, то уже к первому родзальному семейному обеду она была во всеоружии. Наши с акушерками домашние заготовки в тот первый с Лилей обед чувствовали себя сиротками, оказавшимися на балу богатых наследниц. Лиля легко и изящно внеслась на буфет с двумя торбами килограммов на десять каждая, и, элегантно двигаясь между плитой, мойкой, холодильником и столом, накрыла за четверть часа такой обед, что у нас отвисли челюсти и мы решили позвать к себе дежурную смену со всего родильного дома, поняв что не сдюжим.

Лиля в свой очередной раз была замужем за грузином. Потому стол ломился от блюд грузинской кухни.

Мимо буфета стали шастать беременные, роженицы и родильницы. Под окнами буфета собрались все окрестные бомжи. От многоголосого акапельного пения нас сдерживало только вот это: дисциплина.

Мы попросили Лилю больше так не делать. Это было так прекрасно, что мы попросили её больше никогда так не делать! Мы же на работе! Разве что сациви… Если что. Если что, то разве сациви…

Два года мы ели сациви. Мы если сациви каждую смену. Ел сациви физиологический родзал. Сациви ела патология беременности. Ело сациви послеродовое. Ела сациви неонатология. А уж как ела сациви реанимация новорождённых! Приживалкой-бесприданницей жадно ела сациви гинекология. Наглым родовитым нищим грузинским князем жрала сациви взрослая реанимация. Чеченскими набегами разоряла сациви ургентная служба. Нищей попрошайкой доедал сациви приём главного корпуса. Свадебными генералами напихивались сациви всевозможные профессора всех вместе взятых хирургических наук. Но владельцами сациви, его императорами, его самодержцами были мы! Мы, Родзал Всея Обсервации! Нам начал звонить владелец ближайшей круглосуточной пиццерии. Поначалу он вежливо интересовался, как у нас дела и не случилось ли чего. Затем взывал к нашей совести. Потом перестал звонить. Разорился.

Лиля приносила кастрюли, чаны, вёдра сациви! Лилиной смены ждала вся больница. В обмен на Лилино сациви можно было без промедления получить стентирование беременной. Лилино сациви стало твёрдой больничной валютой, мощнейшим мотивационным средством, угроза отлучения от Лилиного сациви – действенным шантажом. Поначалу мы стали предлагать ей деньги на продукты. Лиля так гневно сверкнула своими очами, что нас чуть не разметало на ножи, ещё не прошедшие предстерилизационную подготовку.

– Я никогда раньше не зарабатывала столько денег! – Отрезала она. – Сколько там стоит та курица!

Зарплата санитарки мизерная. Но Лиля была безупречной санитаркой. С безупречной санитаркой только последняя сволочь не поделится. В нашем родзале не было последних сволочей. Сволочи, разумеется, были. Но не последние. Лиля, к слову, в отличие от многих прочих санитарок, кои иногда вымогали мелкую денежку у бабца, никогда ничего ни у кого не просила. Она совершенно щедро, от всей своей широкой души и работящего тела, ухаживала за тётками, как за молочными поросятами, воспринимая все эти стоны, блёвы, говна, кровищи, слизи – спокойно и благородно, как настоящая аристократка. Или как настоящая крестьянка. Что суть – одно. Мало того, если ей совали «на карман» – она тут же сдавала в общую кассу. Шоколадку сунут – и ту к общему чаю. И так далее. Администрация выбила ей полторы ставки. И разнообразные мизерные, но всё-таки надбавки. Кто-то припёр ей мешок грецких орехов. Кто-то таскал куриц типа «ой, у меня бабушка куриц резала, куда нам столько!» (причём у притащившего бабушка была академик и представить её режущей куриц было очень сложно, как минимум потому, что у бабушки-академика этих самых куриц не было). Мы таскали всем родильным домом вещички для её детей, и шмотки для самой Лили. Ей хотелось дарить. Потому что она умела одаривать. Это не было взаимовыгодным обменом, как это принято у людей. Просто широкий поток Лилиной души создавал вокруг забавные радужные завихрения. Лиля делала нас всех лучше.