Читать книгу - "Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский"

– Да, начинаете обживаться! Так, хорошо! Хорошо! Вот в глазах даже огонек жизни появился. А то совсем скисший был! – добавил Гиршберг.

Директор тоже пил чай из железной кружки:

– Кстати, вот вы так нам и не сказали, кем работаете? За что задержали, мы и не спрашиваем. Тут всех – ни за что. Тут все говорят: меня взяли ни за что. И самое смешное, никто им не верит. Хотя каждый считает себя невиновным. А вот соседу не верит. Думает, что уж его-то арестовали по делу. Не может ведь целая камера, да что там камера, полтюрьмы, сидеть без причины?! Ан нет, дорогой! Как видите, может! Может! Хотя, конечно, мне вы не верите. Но я и не прошу. Так кем вы на свободе-то работали?

Павел вспомнил слова старого тюремщика: «Не верь, не бойся, не проси!» Клюфт нахмурился и, отхлебнув в очередной раз из кружки кипяток, ответил вопросом на вопрос:

– А вы-то сами кем будете? А то вот интересуетесь что-то много?

Но директор совхоза не смутился. Гиршберг улыбнулся и, качнув головой, весело ответил:

– Логично. Умно. Правильно. Вижу, кое-какие правила выживания в камере вы знаете. Ну, хорошо. Я бывший директор совхоза. С юга края. Меня обвиняют в шпионаже, диверсии и создании антисоветской подпольной организации. Кстати, вон Лепиков, – Гиршберг кивнул на рыжего мордоворота. – Он из моей ячейки, так сказать. Он у меня в совхозе прорабом работал! Вот так. Но я, естественно, этого ничего не делал. Хотя вы мне можете и не верить. И может, скажете, кем вы трудились? Или не хотите с нами разговаривать? Так мы отстанем. Правда, ведь, Павел Иванович? – Гиршберг посмотрел на старика.

Тот кивнул и тяжело вздохнул. Директор совхоза тоже вздохнул и добавил:

– Только вот учтите, Павел, выжить тут совсем в одиночку тоже будет трудно. Вернее, это совсем невозможно. Вас сломают. Все равно сломают. И хорошо, если не на первом допросе. Так что можете молчать, если хотите. Но поверьте, вам лучше будет, если вы с нами будете дружить.

Павел ухмыльнулся и покосился сначала на Оболенского, затем на Гиршберга. Отхлебнув чай, тихо ответил:

– Дружба. Да. Мечтал я вот о такой дружбе. Ничего не скажешь.

– А что, вам наше общество не нравится? Ну, тут уж простите великодушно-с! Господин Джугашвили еще не предусмотрел-с, как выбирать друзей по камере! Пока, по крайней мере! Глядишь, в наступающем году его опричник по страшной для каторжан фамилии Ежов эту инициативу возьмет, как говорится, в свои колючие руки! – обиженно пробормотал Оболенский.

Клюфт понял, что «слегка перегнул». Он срывает свою злость на этих людях, ни в чем не виноватых! Они вовсе ни причем, что Павел оказался на нарах. Да и выжить в тюрьме в одиночку трудно. Клюфт допил свой чай и, поставив кружку на каменный пол, тихо сказал:

– Извините. Я не хотел. Просто как-то все навалилось.

Но Гиршберг не обиделся. Да и Оболенский улыбнулся. Старик вопросительно смотрел:

– Так кем изволите работать? Вернее, работали? И за что вас?

– Я журналист. В газете работал. В «Красноярском рабочем». Арестовали ночью. За что, не знаю. Пришли и арестовали. Обыск учинили.

– Ах, журналист! Журналист! Как я сразу не догадался! – словно актер на сцене, воскликнул Оболенский и хлопнул себя ладошкой по лбу. – Ну да. Эти глаза! Эти глаза надежды и неприятия несправедливости! Бедный мальчик! Он так верил в светлое коммунистическое будущее! И вот те на! Реалии сталинской диктатуры! Конечно!

– Почему верил? – обиделся Павел. – Я и сейчас верю. Все это ошибка. Ошибка, и меня выпустят. Вот к следователю схожу…

Тут в разговор вступился Гиршберг:

– Петр Иванович, ну полноте! Полноте мальчишку тут пугать! Верит еще пацан. Нужно осторожней! Вы вот что, Павел, вы на него внимания не обращайте! – директор совхоза кивнул на старика. – Он совсем тут озлобился. И болтает много. Хотя, конечно, некое разумное в его словах есть. Но я советую вам его не слушать. А от себя вот что скажу: тут главное – готовиться к худшему, а не к лучшему. Это первый закон. И не надейтесь вот так отчаянно, что вас выпустят. Поверьте. Те, кто в камере, они тут надолго. Минимум на полгода. А там…

– А что там? – с тревогой спросил Павел.

– А там, молодой человек, либо суд, вернее то, что называется у Сталина судом, а на самом деле судилище! Либо, как вы надеетесь, свобода. Но вот только суд гораздо быстрее и чаще бывает. Свобода – она призрачна! А там. Там после их большевицкого суда вас могут отправить в лагерь. Или… – словно римский сенатор заявил Оболенский.

Он встал и, вытянув вперед руку, махнул на дверь камеры.

– Что «или»? – переспросил Павел.

– Или вас приговорят, как это ласково говорится на языке большевиков, к стенке, то бишь к расстрелу! Намажут лоб зеленкой и все! Финита ля комедия, мой друг!

– Петр Иванович, ну хватит пугать молодого человека! – воскликнул Гиршберг.

Но Павел не испугался. Он с равнодушием выслушал перспективы своей судьбы. Надежда на то, что его выпустят, еще теплилась в его душе. А вот директор совхоза, как показалось Павлу, сам ужаснулся от слов Оболенского. Илья Андреевич растерянно забормотал:

– Павел, знайте, не всех тут расстреливают. Меня вот допрашивали много раз. Даже суд был в Минусинске. И что? На пересуд отправили сюда, в Красноярск. Так что есть, я думаю, еще справедливость! И вы увидите, тут, в Красноярске, нас с Лепиковым обязательно оправдают! Обязательно! Нужно только верить!

«Значит, их не осудили! Значит, моя статья не стала решающей в этом процессе! Значит, они и не могут держать на меня зла! И я не стал невольным участником их заточения сюда!» – облегченно подумал Клюфт.

Открылась дверь. Арестанты вздрогнули. Все, кроме старика. Оболенский с невозмутимой ехидной улыбкой сидел на табурете. Петр Иванович, словно издеваясь, презрительно рассматривал надзирателя в форме оливкового цвета. Тюремщик даже смутился и заорал:

– Угдажеков, Клюфт, Гиршберг, на выход!

Директор совхоза привстал с табурета и вялым голосом спросил:

– С вещами?

– Ты что не слышал, на выход! Раз подали просто команду на выход, значит на выход без вещей! Когда кричат с вещами на выход, тогда с вещами на выход! Что тут неясного?! – рявкнул на него охранник.

Хакас спокойно встал и, заведя руки за спину, вышел из камеры. Клюфт тоже медленно двинулся к выходу, но его остановили:

– Не торопиться! По одному!

В коридоре ждал низенький конвоир, молодой салага-солдат. Он неуверенно пискнул на Клюфта:

– Лицом к стене, руки за спину!

Клюфт даже ухмыльнулся от фальцета этого, совсем детского, голоса. Но тут, же рявкнул бас старшего:

– А ну, Иванов! Командовать уверенней! Арестованного Клюфта в кабинет номер сто сорок. К следователю Маленькому!

Павел шел по коридорам тюрьмы и испытывал странное ощущение, что он здесь все знает досконально! Как будто он живет в этих мрачных стенах уже давно. Как будто он провел за решеткой в этом мрачном здании несколько лет, а может, полжизни. Этот запах, казавшийся поначалу страшным и противным, больше не раздражал. Гул шагов по каменному полу и бряцанье замков воспринимались на слух как должное. Отдаленные крики и шум возни уже не казались столь зловещими. Но главное, Павел впервые за все это время после ареста увидел небо. Серое зимнее небо, затянутое противными, однообразными грязными облаками! Без солнца и голубизны! Это небо он видел сквозь зарешеченные окошки в длинном коридоре! Но это небо казалось ему таким радужным и красивым! Это небо, оно летело за ним вслед из одного окошка в другое.