Читать книгу - "Мост через Лету - Юрий Гальперин"

Зациклился я: разобраться не в силах, что подвигло ее спуститься с экрана, — колдунья эта Марина, чаровница. У меня из-за нее крыша едет. За собой я заметил сдвиг. И, чтобы избавиться от чар, прибегнул к последнему средству, отправился на «Кронверк» — была такая яхта, стояла на приколе у Мытнинской набережной. А на яхте, в кубрике, дымился бар. Там знакомый работал — Сеня. Прежде он в Доме Писателей за стойкой маячил, а теперь на «Кронверк» перебрался. Романтика обуяла.

Я сел за стойку, отхлебнул из бокала и обидел его:

— Сеня, дело, конечно, красивое — «Кронверк». Работа под парусом. Но у писателей ты больше имел.

— Примитив, — снисходительно определил меня Сеня. — Думаешь, если бармен, то он все на капусту мерит? Тошно мне в Доме писателей сделалось от вашей мелкости. Понимаешь, тошно!.. Я прежде в ресторанчике возле порта работал, так вот я тебе что скажу: матрос, работяга, ваш брат писатель — забитые вы. Личностей нет… То есть, мало, — поправился он.

Тут бы мне бармена в самый раз осадить, одернуть что ли, на место поставить. Но от комплимента я поплыл: меня с рабочим классом в общий ряд определили. Упустил верный момент. А Сеня разговорился, поднял пары, и не просто было его перебить.

— Рыбак с путины вернется и гуляет, рвет рубаху. Или докер с получки. И литератор — с гонорара дорвется, гудит! Угощает без разбору друзей, завистников, незнакомых, все равно кого. Удовольствия осмысленного не понимает, чтобы с хорошим человеком потолковать. Да и о чем? Понаслушался я писательских разговоров: ни слова умного, ничего тебе духовного, а все о редактуре, да о переводах, о тиражах или у кого где что вышло, с кем договоры заключили, с кем переговорить, куда позвонить, кому пистон, кому бутылку поставить. А то об американских сигаретах начнут. Сами «шипку» курят, а туда же. Начальники ваши, секретари — те только о бабах да о сигаретах. Бывает, про заграницу затеют: так опять, где что покупать или не покупать, какую икру везти на продажу. Вникают детально. Ушлые мужики. Ну, а литература — она не медведь, в лес не убежит. Да и когда им ее читать — сами пишут… А вот как похмелье развеется, денежки-то тютю! — мелкая рыбешка опять пьет в долг, а крупная дома пьет или в других ресторанах, где не знают, какое фуфло эти сочинители. В других ресторанах из уважения, может, им и коньяк не разбавят, и рыбку посвежее подадут, — много дураков среди официантов. Разинут рот: писатель, мол, за моим столиком. Я бы их… Эх, скукота!

— А здесь, на «Кронверке»? — спросил я, придвигая бокал, чтобы ненароком увлекшийся Сеня туда в знак протеста не плюнул. Хоть и был он приятелем, но у нас в стране при всех обидах, когда дело дошло до полемики, страсти кипят, и лучше быть начеку, особенно если с трудом наскреб на коктейль.

— Здесь? — словно эхо, откликнулся бармен и осторожно огляделся. В полумраке, за столами сидели парни и девушки, и просто компании мужские, занятые приглушенным разговором. Мне присутствие их ничего не говорило, но похоже было, Сеня многих знал в лицо.

— Зде-е-есь? — Сеня понизил голос доверительно и протянул негромко. — Сразу не объяснить, особенно чистоплюю вроде тебя. Ведь ты со своими принципами, как на протезах — не гнутся. И можешь многих запросто подонками посчитать. Некоторые и есть подонки. Но, в основном, люди эти под общую мерку не подходят, не лезут в стандарт. Экземпляры попадаются — любо-дорого! Весной угонщики автомобилей резвились, крутые ребята… А так, кроме прочей публики, валютчики бывают. Крупные деятели подвсплывают. Цеховики. Вокруг них кормится начальство разное… Морщиться можешь сколько угодно. Значит, просто писатель ты хреновый: не интересно тебе, не хочешь разобраться, сразу морщишься…

— Люди — не материал. Понимаешь? — не унимался он. — Задумаешься глядя: а что я — годен только пенки снимать или человек? Знаешь, каким может быть человек разным, а?

Сеня смолк и сообщил уже совсем тихо и неуверенно:

— Я здесь, может, впервые уважение почувствовал. К себе.

Так сидели мы с ним и толковали. Сеня бойко клиентов обслуживал и ко мне успевал. Он все что-то повествовал, рассказывал. А я его слушал, старался. Но бармен заметил, что я поскучнел, и:

— Как там наши знакомые? — спросил он.

Я раскачивался на табурете в такт разухабистой мелодии рок-н-ролла, бесконечного, как лента на магнитофоне за спиной у бармена.

Сеня и сам осоловел. Обычно он держал себя в строгости, но в тот вечер не утерпел, за дружбу пропустил не одну коньяковую стограммовочку. И когда я собрался уходить, поднялся (после трех коктейлей денег не осталось), — Сеня сбил четвертый.

— За счет заведения, — сказал он и тут же опять за свое. — Как твоя «Практика»? Что Колдунья? Не надоел ей этот тип? — и добавил, погодя: — Зачем ты его писателем сделал? Уж лучше бы он был барменом, то и другое — сфера обслуживания… Или совесть притиснула?

Я отвернулся и опять ощутил себя, словно бы там, под окном во дворе напряженно вглядывался в очертания знакомого прямоугольника, стыдясь потаенной надежды вернуть отблески далекого, давно прожитого тепла и света. Но утрачены они и не могут быть названы.

Ощущение было сродни тому, что посетило моего героя, писателя, перед расколотой стеной родного дома. Казалось ему, за этой стеной сохранились от растлевающего воздействия времени и суеты тайны детства; словно солнечная запись на ленте памяти, непостижимо, но очевидно привязывали они его к реальному месту, старому дому. Однако мавзолей оказался пуст. Рухнула стена, легла на проезжую часть, открыв миру коммунальную гниль жилища: рваные обои, провисшую штукатурку, ветхие балки, разоренные комнаты, лестничные марши, ведущие в никуда.

Еще ощущение было похоже на то, что настигло моего персонажа в кинотеатре, на сеансе «Колдуньи», когда во второй главе он опрометчиво влюбился и возжелал лесную девушку, героиню фильма, образ запечатленный, — и она сошла к нему и осталась, согласилась поехать на озеро купаться.

Ситуация мне поддалась и завязка получилась легко. Однако в воду почему-то девушку загнать не удавалось. Мы ссорились с героем.

— Что ты за мужик! — подначивал я.

— Сам кашу заварил, сам и расхлебывай, — огрызался он, но все-таки боялся, что я отложу записки, уберу рукопись в долгий ящик, — тогда ему кранты.

С Мариной было труднее. Она стояла молча на песке, у самой кромки: Венера в свете автомобильных фар. Вокруг визжали пьяные девицы.

— Ну, — говорил я ей. — Смелее… Смело, смело.

— Да, — соглашалась она, глядела испуганными глазами. — Если ты хочешь…

И оставалась неподвижной. Застыла у воды, беззащитно стыдясь прикрыться. Я не мог стронуть ее с места. Не мог действие столкнуть с мертвой точки. И… попал в «Кронверк».

Напились мы вместе с Сеней, и я нарвался на вопрос, которого старательно избегал весь вечер, но ради вопроса этого явился именно сюда, а не в другое место. Бармен был моим почитателем. Неопубликованные повести он прочитывал взахлеб. Потом разбирал. И суждения его я предпочитал рецензиям официальных оппонентов. А за то, что я безропотно выслушивал критические разборы, он угощал меня, поил бесплатными коктейлями.