Читать книгу - "Условно пригодные - Питер Хег"

– Мне говорили, что дела у тебя идут получше,- пробормотал он.

На это Август тоже ничего не ответил.

– Выведите его,- сказал Баунсбак-Коль.

Он так и не посмотрел прямо на Августа. Он не мог заставить себя это сделать.

– Он напал на учителя,- заявила Катарина,- он отказывается принимать пищу. Мы госпитализировали его по красному заключению. Он сломал два пальца инспектору Флаккедаму, когда мы несли его сюда наверх. Мы наблюдаем за ним двадцать четыре часа в сутки. Мы больше не можем брать на себя ответственность. Нам необходимо сделать заявление о состоянии дел.

Он повернулся к окну, где за парком виднелся Копенгаген.

– Это, наверное, уже знает весь город,- сказал он.- Уже, наверное, давно поставили в известность Хордрупа?

Лектор семинарии, выпускник теологического факультета Оге Хордруп был инспектором Министерства образования, я видел его только однажды, тогда, когда он произносил речь на открытии жилого корпуса и новых туалетов.

– Вас первого поставили в известность,- возразила Катарина.- Мы считаем, что следует как можно меньше говорить об этом.

– Все происходит на расстоянии менее трех километров птичьего полета от Фолькетинга,- сказал он.- Все это обрушится на меня.

Он засунул руку в карман, я думал, чтобы достать носовой платок, но оказалось, что ему понадобилась расческа, он причесал и волосы, и бакенбарды, не очень понимая при этом, что он делает.

– Все зашло слишком далеко,- продолжал он.- Я еще несколько месяцев назад говорил об этом Билю. Этого надо отправить назад в Сандбьерггорд. Самых трудных из остальных надо поместить туда, откуда они приехали, я сам об этом позабочусь. Но мы не можем полностью остановить все. Слишком уж велики ожидания. В самых высоких сферах.

Я скорее чувствовал его, чем слышал слова. Он разговорился, я понимал, что сейчас наступит кульминация.

– Что говорит Биль? – спросил он.

Катарина не успела ответить ему. Не было никакого перехода – только что он говорил и вдруг закричал как сумасшедший:

– Что, черт побери, говорит Биль?

Никогда до этого взрослые не ругались в школе, не использовали бранные слова, ни разу, это было незыблемым правилом.

– Извините,- пробормотал он,- извините…

Я вывел Августа из комнаты и прикрыл за нами дверь, но не стал ее совсем закрывать. Посадив его на стул, я очень осторожно снял пластырь и убрал капельницы. Он начал сам вытаскивать зонд из горла.

Баунсбак-Коль сел напротив Катарины.

– Это, естественно, на моей ответственности,- сказал он.

Он смотрел прямо на зеркало, я знал, что он не может увидеть нас. Теперь он казался очень усталым.

– Я прочитал его бумаги,- сказал он,- я не понимаю этого. Это ожесточение. Насилие. И все это между родителями и детьми.

– Вы никогда не били своих детей? – спросила Катарина.

Сначала он замер. Потом ответил медленно, как будто был ошеломлен вопросом, а может быть, и своим собственным ответом.

– Я шлепал их,- ответил он.- Такое случается. Но они никогда не давали сдачи.

Он закрыл глаза. Я знал, что сейчас он вспоминает фотографии из полицейского протокола.

Когда он снова заговорил, голос его был тоненьким, как у ребенка.

– Мы все время видим это в газетах. Все чаще и чаще. Дети, которых невозможно понять. Теперь вот его документы лежат на моем письменном столе. Откуда это берется? Эта жестокость. Почему это происходит? Разве это не ваша специальность? Разве вы здесь работаете не для того, чтобы объяснять это?

Она не отвечала ему.

– Это выше моих сил,- произнес он.

Я вспомнил о часах. С тех пор как Катарина подарила мне часы, я постоянно вспоминал о времени. Похоже, что я начинал излечиваться от своей болезни, теперь, когда все равно было уже поздно.

У меня оставалось семь минут.

– Невозможно было противостоять Билю,- сказал он.- С самого первого совещания в министерстве это было fait accompli. Наверное, вы тоже это заметили.

– Я не присутствовала при этом,- ответила Катарина.

– Да, это верно. Там была Хессен. «Человек – это божественный эксперимент, который показывает, как дух и прах могут сливаться воедино». Увлекательно, не так ли? Это Грундтвиг, предисловие к «Скандинавской мифологии». На этом он построил свою речь. От нас требовалось только продолжать этот эксперимент. Сделать школу «Мастерской Солнца», это тоже Грундтвиг, из «Утра нового года». Начинаешь верить всему, что он говорит. «Мы действуем, надеясь на величие грядущих дней». Вы, наверное, это читали, он несколько раз об этом писал.

– Где?

– В ходатайствах.

– Где они? – спросила она.

Он ее не понял.

– Они стоят в том же порядке, что и циркуляры министерства, по датам, с ноября по декабрь шестьдесят девятого года, на полках в канцелярии, там они и собраны, я сам там их несколько раз смотрел.

Минуту назад казалось, что он был на грани срыва. Теперь он постепенно приходил в себя.

– Казалось, что успех в этом деле гарантирован. Он всех увлек. Меня, министра, управление, Фонд помощи детям-сиротам, Педагогический институт, Хордрупа. Деньги нашли. Все было запущено. Вся затея кажется такой перспективной. И тут начинаются эти срывы. В спецшколах они, во всяком случае, никому не видны. Но это-то известная школа, образцовая, в пригороде Копенгагена. А теперь уже получены и частично использованы средства, теперь это не остановить, слишком большие силы задействованы, слишком многое поставлено на карту.

Я встал – оставалось четыре минуты.

– Если бы только в этом было дело,- сказал он.- Но ведь надо подумать и о детях. Например, вот об этом мальчугане. Во что его втравили?

Он закрыл лицо ладонями. Я пошел к двери.

– Мне пора,- сказал он.

В коридоре никого не было. Дверь в учительскую была в самом конце коридора. Я открыл ее и вошел.

Ученикам нечего делать в учительской. Раньше я тут никогда не бывал.

Учительская была большой. Диваны, стулья с обивкой. В классах стояли деревянные стулья или парты, учительский стул был обит кожей, но нигде в других помещениях не было мебели с обивкой.

Пахло кофе и хорошей едой. Не бутербродами, не тем, что готовят на кухне в жилом корпусе. Вкусной едой.

В комнате находились кухарка в халате и двое новых учителей, которые проверяли какие-то работы. У одного из окон стоял Фредхой.

– Извините,- сказал я,- меня послали с сообщением для Хессен.

И закрыл за собой дверь.

На стенах висели картины, это сразу же бросалось в глаза, в классах не разрешалось ничего вешать на стены – ведь нельзя было допустить преждевременного износа. Я заметил также большие электрические часы. Но ничего, что было бы похоже на школьные часы со звонком.