Читать книгу - "Повторение судьбы - Януш Леон Вишневский"

В Балтиморе он был около полудня. Медицинский факультет находился в трущобном районе в центре Балтимора. Если бы случайно он не захватил с собой пропуск в NIH, охранник не пустил бы его на университетский паркинг. Как оказалось, принадлежность к свите «дворца» открывала ворота и вне Вашингтона. Даже те, что вели на паркинг. В американском университете иметь место на паркинге – это знак высочайшего отличия. Некоторые из его американских коллег иронизировали, что факт этот, пожалуй, стоит упомянуть в резюме. Блажей помнил интервью с Милошем в «Лос-Анджелес тайме», после того как Милош с Нобелевской премией возвратился из Стокгольма в Калифорнию, где он был профессором литературы в престижном университете UCLA[14]. На вопрос журналиста, что изменилось в его жизни после получения Нобелевской премии, Милош с обезоруживающей улыбкой ответил:

– Я наконец получил место для своей машины на университетском паркинге.

Блажей поставил машину рядом с западным крылом старого лабораторного здания медицинского факультета. В этом здании Кенданс Перт открыла в 1972 году рецепторы опиатов, и это открытие положило начало истории молекул эмоций. Истории, которую творит и он тоже.

Блажей чувствовал нервное возбуждение и подъем, но отнюдь не по причине исторической исключительности этого места. Сейчас это было ему абсолютно безразлично. В контексте того, чем он занимался, это может показаться парадоксальным и даже неискренним, но он никогда не думал о молекулах эмоций, когда сам пребывал в каком-либо эмоциональном состоянии. И наоборот. Когда он писал об эмоциях, сводя их к химическим реакциям, то вовсе не думал, что на самом деле пишет о чувствах. В научной статье допустимо только описание того, что достоверно известно. И недопустимо – ни при каких обстоятельствах неприемлемо – делиться тем, что чувствуешь. Писать следует об эмоциях, очищенных от их смысла и сведенных к химическим структурам. И писать так, чтобы читатель не заметил, что за этой информацией стоит нормальный чувствующий человек. В статьях и отчетах, которые он до сих пор публиковал, единственной информацией об авторе были его фамилия, имя, институт, который он представляет, и иногда адрес института. Но даже эта информация была малосущественна для читателя. В этом смысле он напоминал астронома, который в мельчайших деталях объясняет физический феномен свечения солнца как результат термоядерных реакций, но никогда не напишет, что его восхищает закат на пляже в Колобжеге.

По какой-то причине он все чаще стал отмечать этот специфический диссонанс, и, возможно, поэтому у него возникло непреодолимое желание написать «настоящую» книжку. Кстати сказать, то, что происходило в его жизни вне лаборатории, усиливало это желание. Он чувствовал себя отвергнутым, непонятым, и к тому же его регулярно лишали права быть выслушанным. А это все равно что католика лишить права на исповедь. Ему хотелось пробиться сквозь эту стену, которая с каждым днем становилась все выше, все толще, все непроницаемее. Он хотел в конце концов когда-нибудь, когда окажется по другую сторону стены, суметь рассказать всего себя Сильвии. Да, да, именно так – рассказать себя. Как рассказывают себя на кушетке у психоаналитика. Психоаналитику ведь платят за реализацию права быть выслушанным. При этом абсолютно никакой гарантии, что он вас действительно слушает, а уж тем паче что-то при этом чувствует. Потому для него визит к психоаналитику был бы некой разновидностью проституции. От психиатра выходишь, по крайней мере, с рецептом в кармане.

И тогда у него все чаще стала появляться мысль о разговоре с собой. Если он способен препираться с собой, то должен быть способен и говорить. Быть может, прочитав все, что он пережил и переживает, что чувствовал, что хотел, чтобы почувствовали другие, он по-другому станет смотреть на жизнь, сможет дистанцироваться и по-иному взглянет на себя. Из таких мыслей родился замысел «настоящей» книжки. В которой будут не только отчеты об исследованиях, экспериментах, результаты, тезисы, измерения, выводы и тенденции. Короче, он хотел написать о том, что чувствует, а не только о том, что знает. В последнее время его чувства обострялись, когда он находился рядом с Кингой…

Толстая негритянка за стеклом переписала данные его пропуска в NIH, проверила по компьютеру номер комнаты, где работала Кинга, и убедилась, что замок открыт. Замигал зеленый свет. Только после этого она нажала на кнопку, открывающую плексигласовую дверь.

Комната 2114 находилась на втором этаже в конце коридора, сразу за лестницей. Он постоял перед дверью, чтобы успокоилось дыхание и перестали дрожать руки. Постучался.

Она коротко остригла волосы. Похудела. Глаза у нее стали еще больше и еще голубее. Вертикальная морщинка на переносице, как показалось ему, стала глубже. Оба молчали. Стояли у двери в ее кабинет и молчали. Опершись спиной о дверной косяк и держа руки в карманах белого халата, она изумленно смотрела на него. Но через несколько секунд подняла правую руку и стала осторожно трогать его лицо, волосы – как слепая, старающаяся ощупью что-то изучить. Иногда пальцами или ладошкой она касалась его губ. И улыбалась, когда он губами прижимался к ладони. Через несколько секунд она жестом пригласила его войти. Когда дверь за ним захлопнулась, она молча подошла к столу. Собрала лежавшие на нем книжки и переложила на полку. Выключила компьютер и смахнула на пол листки, что валялись у монитора. Недопитую бутылку минералки переставила на подоконник. Задернула жалюзи. Встала напротив Блажея. Расстегнула пуговицы халата, и он соскользнул на пол. Спустила с бедер юбку вместе с бельем. Повернулась к нему спиной и, вывернув руку, указала пальцем на застежку лифчика. Взяла обе его ладони, увлажнила языком пальцы и положила себе на грудь. Когда Блажей стал целовать ее шею и волосы, она обернулась к нему лицом и, встав на цыпочки, поцеловала его в губы. Затем опустилась на колени и медленно расстегнула ремень на брюках…

Она ни о чем не спрашивала. Ничего не хотела знать. Главное, что он приехал сюда и нашел ее. Ей хотелось услышать только одно – пусть даже это будет неправда, – что он скучал по ней.

Кинга рассказывала про свои исследования, про то, что у нее прекрасные результаты. И что она знает про его проект в NIH, про его последнюю публикацию и что завтра вечером он возвращается в Польшу, поскольку получила приглашение на его доклад. Организаторы приложили к приглашению также план его пребывания здесь. Такие сведения NIH рассылает только в случае приезда настоящих «ви-ай-пи». Иногда здесь, в Гопкинсе, поскольку знают, что она приехала из Польши, ее спрашивают, знакома ли она с ним. В такие минуты она испытывает гордость и вспоминает их первое утро, когда он в полусне искал ее в постели. И его радость, когда он обнял ее и прижал к себе. А эти два последних дня для нее были ужасны. Она знала, что он совсем рядом. Вспоминала их первый разговор, первый совместный завтрак, после которого она побежала в туалет и стерла губную помаду, их прогулки по Стокгольму и его трогательную робость в тот вечер, когда он пришел к ней с бутылкой вина. Она уже целую неделю ждала, когда он после проводов осмелится спросить, можно ли зайти к ней в номер. Спать она ложилась не раньше полуночи, дожидаясь, что он позвонит по телефону. Они потеряли столько времени. Потому сегодня она решила, что не потеряют ни минуты. После той первой ночи с ним она и так осуждена на вечные муки, так что эти несколько часов греха большой роли не сыграют…