Читать книгу - "Патология лжи - Джонатон Китс"

Жирная баранья отбивная липнет к моей тарелке и ускользает, когда я пытаюсь ее сдвинуть. Я тыкаю вилкой в свои макароны, восхищаясь лубрикативными качествами маргарина.

– Ты же любишь бараньи отбивные, Глор, – напоминает мне мать. – Я приготовила их, потому что это твое любимое блюдо.

– Мы нечасто едим красное мясо, – вставляет Сидней. – Даже с таким крепким сердцем, как у меня, приходится следить за уровнем холестерина. – Он похлопывает себя по груди, промахнувшись с расстоянием на добрых пять дюймов.

– Они очень… хороши, мам.

– Откуда ты знаешь? Ты к ним даже не притронулась. Ты не хочешь чем-нибудь приправить салат, дорогая?

Я гляжу мимо них, смотрю на картины из универмага и вставленные в рамки постеры с выставок импрессионистов, поддельные иудейские реликвии, с помощью которых они методично превращают свою псевдовикторианскую столовую в какой-то пригородный ад конца тысячелетия. Именно потому что я совершенно не вписываюсь в этот мирок, дом Сиднея, возможно, – единственное место на планете, где меня никому не придет в голову искать. Не то чтобы убежище – Сидней всегда был слишком эгоистичен, чтобы укрывать беглецов, – но хотя бы небольшая пауза в рассказе. Вечер четверга. Сидней ничего не знает, даже ничего не подозревает. Я вижу свое отражение в стакане, обрамленное «Водяными лилиями» Моне. Высовываю язык, когда никто на меня не смотрит. Снова принимаюсь ковыряться в лапше, сбрасывая несколько макаронин на пластиковую подставку для тарелки, еще одну – на свежевычищенный ковер цвета старого бургундского.

Когда мои родители еще были женаты, все было по-другому. У Дебры тогда имелся вкус, она не была таким рабом практичности. Сиднея еще можно понять, хоть это его и не оправдывает – но он рос в скверных условиях, чахлое многолетнее существование в бедном квартале Бруклина, так что пусть ест свой пирог. А моя мать выросла среди лужаек и плавательных бассейнов. С папочкой она отказалась от комфорта. А теперь она стала рабой слабостей Сиднея. Я ненавижу ее.

– Дорогая… – Она все еще выжидающе протягивает мне бутылку «Тысячи островов».

– Я не люблю сливочные соусы, мой желудок их плохо переносит.

Я кладу себе немного салата. Сидней догрызает последние хрящи своей бараньей отбивной, и, как обычно, все молчат. Потом он спрашивает меня, не завязала ли я еще с «Портфолио», начав более честную карьеру.

– Глория очень много работает, – произносит моя мать в пространство. – Она не уходит с работы раньше полуночи, так ведь, милая? Ты уже закончила с этим… специальным выпуском?

У меня убыстряется пульс, я киваю.

– Ты принесла экземпляр для Сиднея? Ты знаешь, как ему нравится твой журнал.

Я вынимаю из сумочки сигнальный экземпляр и передаю им.

Сидней выплевывает жир.

– Я хорошо получилась? Обменяла на эту блузку то, что вы подарили мне на Хануку.

На обложке – я сама: мне показалось, Перри не столь привлекателен, чтобы продать пятьсот тысяч экземпляров.

– «Виновна!»

– Нет: «Виновна?» Там вопросительный знак, нужно следить за интонацией.

Моя мать стоит позади Сиднея, положив руки ему на плечи. Он сбрасывает их. Поворачивается к ней:

– Это твоя дочь, Дебра, я возлагаю всю ответственность на тебя.

– Вы не собираетесь читать статью? – спрашиваю я. – Внутри фотографии еще лучше.

Сидней осторожно открывает журнал. Моя мать озвучивает, что гордится тем, что я на обложке; Сидней смотрит на нее, потом переводит взгляд на журнал.

УДАСТСЯ ЛИ ГЛОРИИ ГРИН ВЫЙТИ СУХОЙ ИЗ ВОДЫ?

СЯДЕТ ЛИ ПЕРРИ НЭШ?

КАК, КОГДА И ПОЧЕМУ ФБР СТАЛО ПОСМЕШИЩЕМ КРИМИНАЛЬНОГО МИРА?

Он смотрит на меня, я улыбаюсь. Так же я улыбалась, глядя на Дмитрия, когда он раньше времени вернулся из Лондона, расслабившийся и отдохнувший.

– Шапку придумала я. – Показываю матери на случай, если она не знает, что такое «шапка». – Все сказали, что это очень остроумно.

Между приступами кашля Сидней требует, чтобы я немедленно покинула его дом, требует, чтобы я убиралась вон вместе с журналом.