Читать книгу - "Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич"

Ивлита взяла со стола серебряный рог, наполнила благоуханной водкой и поднесла. Лаврентий заколебался. Слишком он был измучен и загнан, чтобы устоять против такого объема. Но воспоминание первой встречи хлестнуло по самолюбию. Лаврентий принял рог и опустошил его, не отрываясь.

Никогда не пивал Лаврентий такой крепкой водки. Тотчас все захромало, заколесило и дыхание оборвалось. До чего, однако, он слаб. Ноги отнялись, а в глазах пошли украшения, менявшиеся, менявшиеся, били горячие водометы, потом как будто холодные, а затем все отодвинулось в неопределенную глубь, на самом дне каковой купалась Ивлита, окрыленная и стремительно приближавшаяся. Чувствовал Лаврентий, что Ивлита около него, гладит его по голове, расстегивает ему ворот, снимает с него патронташи, достает у него из за пазухи пистолет. Зачем это? Собрав силы, Лаврентий открыл глаза и посмотрел на нее вопросительно и с опаской. Но было поздно.

Подняв серебряный рог, Ивлита нагнулась и с зовом “войдите” ударила Лаврентия по голове с такой силой, что молодой человек вывалился из кресла, даже не застонав.

А комната уже была переполнена. Капитан Аркадий, улыбающийся и самодовольный, солдаты, полицейские, несколько деревенских. Выронив рог, Ивлита отвернулась и отошла в угол. Не посмотрев даже, когда окровавленного и основательно связанного Лаврентия выволокли на двор. Так и осталась стоять, пока все не ушли и последним капитан Аркадий, долго шагавший по опустевшей столовой, надеясь, что вот обернется Ивлита, заговорит, и не решавшийся нарушить молчание. Потеряв терпение, он выскочил на двор и целую ночь прогулял, на отвратительный холод несмотря, отказываясь переночевать у кого-либо.

Когда рассвело, Лаврентий стал приходить в себя. Капитан, опасаясь припадков ярости, приказал потуже стянуть веревки. Но меры предосторожности были излишними. Лаврентий не шевельнулся. Его взгляды скользнули по представителям власти и остановились на доме, откуда его выволокли. От этого дома Лаврентий уже не отрывался, пока его не привязали к носилкам и не понесли прочь. Лаврентий плакал.

Перед отходом Аркадий извлек из кармана пачку денег, хотел было послать их с солдатом, но потом отважился и, войдя в дом к Ивлите, бросил деньги на стол.

Ивлита сидела против окна, уронив обласканную солнцем голову, и что-то мурлыкала, пустую покачивая колыбель.

16

Стоило молодому человеку, перейдя необозримую тюремную камеру и отдохнув у стены, решиться на новых четыре шага, и он чувствовал: в одной из подметок его туфель есть какой-то излишек, причиняющий боль при каждом шаге. Но занятый гневом и горечью, и не любопытствовал, почему это.

Узкая бойница старинной крепости, в тюрьму обращенной, служившая окном в камере, была недостаточна, чтобы осветить каменный мешок, но тем ослепительней блеск наружный и выпуклей предметы внешнего мира. Достав руками до щели, Лаврентий ухитрился приподняться и глянуть, и горы в снегу, отечественные горы, замыкавшие горизонт на северо-северо-востоке, были такими близкими и навязчивыми, точно Лаврентий смотрел на них из родной деревни. Но теперь их вид не внушал радости и не оставлял равнодушным. Они угнетали, неотступные, и Лаврентий, якобы замкнутый, от мира отгороженный, но в действительности одного и того же знакомого, скучного мира не избегший и к горам прикованный, сообразил, что в тюрьме потеряна последняя надежда на избавление. Наконец он понял, до чего мал и невыносимо стеснителен уготованный ему замок.

И Лаврентий решил, что не будет пытаться и потому отселе никогда не выйдет. Суд и палач незначительны. Жизнь пройдена, и смерть уже прибывает легкими клубами. Избавительная уведет в подземелье без сна, солнца и воздуха.

Машинально играл молодой человек кандалами, отягощавшими ноги, и ему показалось, что ведь не впервые перебирает звенья. Но когда это было? И, отступив от одного дня к другому, в который раз осмотрев жизнь, нисколько не трогавшую, миновав равнодушно и измену Ивлиты, вероломство Василиска, продажного Галактиона и Луку-предателя, все в поисках происхождения этих цепей, Лаврентий наконец вспомнил, что в тот вечер украшали они спину и опутывали шею брата Мокия. Когда монах полетел под откос, железо распуталось и осталось блестеть на берегу. Не так ли, присев, теребил оковы Лаврентий, требуя от них рассказа о человеке, носившем их добровольно.

Не стоило и докапываться: воспоминания – только воспоминания, ибо Лаврентий еще жив, а ум его уже умер. Вериги не вызывали ни отвращения, ни страха, ведь и он надел их по доброй воле. Бренчали, и только.

Лаврентий попробовал встать и снова почувствовал боль в подошве. Решился снять обувь. Подметка была твердой, толстой, что-то скрывавшей. Лаврентий разорвал туфлю, разделил подметку и увидел, что в нее вшита пила.

Что бы это значило? И сколь ни покинул его ум, а Лаврентий догадался, что пилу зашили нарочно, обувь подсунули при приеме в тюрьму, чтобы позволить ему спастись, что стараются какие-то неизвестные почитатели ему помочь, и всеми преданный, все-таки не один. И откуда-то новая нахлынула мощь, решимость и надежда. И он всю жизнь не так ли пилил стволы и доски в родной деревне, тонкая сталь разрушала всегда каштаны и сосны, как теперь правительственное железо? Работа окончена. Отдых до завтра. Бежать, как можно скорее, на волю.

Стены тюрьмы не только перестали быть грозными, но даже твердыми. Оказывается, кладка вокруг бойницы кем-то заботливо подточена и выворотить камни не стоило большого труда. Вскоре отверстие стало таким широким, что можно было просунуть не только голову, но и плечи.

Внизу под крепостью пробегала река, которая, сделав путь от райской долины и деревни с лесопилкой, загрязнилась и ожирела. Но сколь мутны не были ее страдавшие одышкой воды, дно было видно, и на дне лежал плашмя, окруженный рыбами, некий утопленник.

“Неужели опять брат Мокий, – вспыхнул Лаврентий. – Если так, то положительно, монах начинает быть слишком назойливым. Ну ничего, в соборе пощадил, сегодня раз навсегда разделаюсь”. И Лаврентий, багровый от бешенства, сделал усилие и, выворотив еще камней, стремглав полетел с ними в реку.

Исчезнув под водой, пловец раскрыл глаза. Рыбы носились стаями, выглядели сквозь изумруд особенно огромными, ежесекундно меняли цвет и положение, встречались, раскруживались, преследовали друг друга, кувыркались и пропадали. В вихре песка и ила, то превращаясь в деревья, то в звериные морды, то в льды и туманы, проносились мимо. Иногда рачья клешня высовывалась, угрожая пловцу.

Несколько раз утопленники, не потерявшие образа человеческого, скользили над Лаврентием. Но был ли брат Мокий посреди них, сказать не было возможности. Споря с течением и не желая подыматься наверх, Лаврентий еще и еще нырял, задыхаясь, шарил руками и спугивал полчища рыб.

И неожиданно желание преследовать монаха исчезло, поиски потеряли