Читать книгу - "У подножия необъятного мира - Владимир Шапко"

Сам экскурсовод, однако, после этой неприятности в редакцию проникать продолжал. И даже несмотря на упорное, непонятное какое-то недоверие Берегите Папу. Который всегда лично выносил его за ухо на крыльцо…

И только когда вернулся после госпиталя отец и стал работать в редакции, Витька подвёл его однажды, смеющегося, к Берегите Папу – и был представлен. Официально. А то – отмахиваться, за ухо выводить. Чего уж? Когда всё законно. Что было, то было…

Теперь продвигался Витька по коридору редакции всегда беспрепятственно.

Всё время открывались-закрывались двери. Справа, слева. Точно в сумраке коридора били-хлопали светом удирающих сотрудников. Стрекотали печатные машинки. Всегда неожиданно начинал извергать горячие новости телетайп.

Первую остановку делал у открытой двери в просторную комнату, в которой по окнам стекало с тенями тополиных листьев утреннее солнце. Сама комната походила на голый полупустой школьный класс во время большой, бесконечно затянувшейся перемены: те же вольные позы на канцелярских столах, смех, разговоры, дискуссии – «учёба» вся где-то там ещё, далеко впереди. Взлетали к потолку слова: «Корреспонденция!», «Моя!», «Десять строк!» Падали обратно: «Опять зарезал!..» В бессилии стонали: «Дуб-бина стоеросовая…» Это корреспондентская. Тут журналисты. Гордые. «Пап, а почему они всегда называют себя журналистами? Работают-то они ведь в газете, а не в журнале? А?» Николай Иванович долго смеялся, сквозь слёзы глядя на сына. «А ты у них спроси… Ха-ха-ха!»

Из районов приезжали собкоры. Бодрые, загорелые, полные запаха солнца, ветра, свежих новостей, самой жизни. Их сразу окружали, хлопали по плечам, с некоторой завистью слушали. Оставляли остывать за столами, где те, не теряя ни минуты, начинали дописывать что-то к своим статьям. А сами снова сбивались в кучки, снова вяло дискутировали.

Витькин отец редко принимал участие в общих рассуждениях. Стоя у окна, брал со стола бумаги, исписанные его мелким торопливым почерком, близоруко подносил к окну, к свету. Подержит так, потом будто черпанёт солнца – и уже осолнечненный лист положит на стол. Другой поднесёт, держит. И опять, черпанув, отложит вспыхнувшее солнце…

При виде Витьки всегда вздрагивал: что? дома чего? – но тут же, успокоенный сыном, гладил, трепал его стриженую голову. И сразу забывал о нём: опять подносил листы и черпал солнце. А Витька смотрел, улыбался.

Двери через три – совсем неинтересные двери, которые Витька пропускал: в тесной комнатёнке работали пожилые Мила, Дора и Сара. Эвакуированные машинистки. С постоянными папиросами в зубах – три чадливые керосинки. Тут же в углу, в их дыму, не работал некурящий Саша. Корректор. С вислым носом – будто с киль-грузом от детского планера. Левая рука дядя Саши со скомканным мокрым носовым платком постоянно лежала на белой лысине – это его наглядная головная боль от накуренного: пусть все видят. Правая же рука – с неподвижным, неработающим карандашом – на распластанной газете: пусть тоже все видят! И от этого весь он какой-то сразу видимый, хотя и постоянно мрачный и неподвижный. Он поднимал на Витьку тоскующие глаза: как работать в таком дыму? Скажи! Витя! Как?!. Витька опускал голову: он не знает, как тут работать, и ему жалко дядю Сашу. Тогда дядя Саша вскакивал, выбегал и бежал по коридору. С головной болью и газетой. Как бы проветривал их там, полоскал. Снова забегал в дым и стрёкот… Ну, как? Как тут работать?! Витька потихоньку отступал в безопасный коридор.

Иногда ближе к обеду прикатывал на «эмке» Главный. Вся редакция с Берегите Папу во главе высыпала на крыльцо. Онемело улыбалась. Смотрела во все глаза. Как на неожиданного высокого гостя. Как из правительства он. Вот он! Простой, оказывается. Как все. Во френче, в галифе. И резиновоголовый по моде. И сапоги хромовые. И – почтил. Да господи, встречайте его скорей! Ведите!

И его – вели. Но, ведомый, он почему-то всё время останавливался. Возле каждой двери. Где-то тут его кабинет. Должен быть. Была ли эта дверь в прошлый раз или не было её? И вообще: сколько их, этих дверей чёртовых, понавешено тут? И дверь, перед которой он стоял, сама непонятным образом открывалась. В комнату кидались два-три сотрудника – и вытягивались у столов. Как возле танков танкисты. Они на боевом посту. Всегда! Представленные Главному, вновь кидались за всей процессией. А та уже у следующей двери, куда тоже бросается другая группа сотрудников, чтобы вытянуться у столов. И так – возле каждой двери. Обязательный ритуал. Лишь у полуоткрытой двери, где печатали Мила, Дора и Сара, приостанавливались в нерешительности. Никто внутрь не бежал. А машинистки ещё яростней, ещё победней начинали стрекотать и пухать дымом в коридор. А тут ещё мелькала в щели двери рука корректора Саши. Как утопающая. То ли с газетой, то ли с громаднейшей петицией к Главному. И все сразу начинали возмущённо отмахиваться от Саши, бездушно задвигали его назад, уже как неотъемлемую, роковую часть этого чёртова стрёкота и дыма… Да и возле корреспондентской, где оставался Витькин отец (он не выбегал со всеми), тоже всегда происходила небольшая заминка – Николай Иванович подчёркнуто вольно полусидел на подоконнике. Он читает. Просматривает свои бумаги. Он работает. Ни до каких «главных» ему нет дела. Пошли они все к дьяволу! Процессия напряжённо застывала в дверях. К отцу подходил Витька, брал за руку и поворачивал ко всем: это мой отец. Николай Иванович с откровенной улыбкой разглядывал очередного Главного. На хмурый призывный «тычок» резиновой головы тоже кивал. Один раз. В резиновое ухо нашёптывал Берегите Папу: «Контуженный, не все дома… но – работник!» С облегчением все двигались дальше. Наконец Главный, что называется, лбом был упёрт в дерматиновую пузырястую дверь своего кабинета. Впадал туда с Берегите Папу минут на пять. Снова выходили в коридор – и опять все гурьбой за ними. Теперь уже на выход – провожать. «Я – в обком», – озабоченно хмурился на крыльце Главный. Все улыбались, перемигивались втихаря, поталкивались – они уже знали, что «обком» живёт за два квартала от редакции, за углом, имеет куцый вулканчик серых волос, взнявшихся с толстенького лобика, и, по слухам, готовит божественный борщ. И вот уже «эмка», словно выстреливая за собой брёхающими собачонками, прыгала за заветный уголок, а сотрудники под радостное Берегите Папу «работать, товарищи, работать»!», получив небывалой мощности заряд, разом счастливо поняв, что им должно делать, как работать, целеустремлённо разбегались по своим комнаткам, все вздутые, как пузыри.