Читать книгу - "Старая ветошь - Валерий Петков"

Впрямую же спросить, да ещё и по телефону, посчитал нетактичным и уговорил Надю встретиться в субботу в скверике, поболтать, может, зайти куда-нибудь. А заодно и выведать, расспросить и – чем чёрт не шутит… а вдруг.

Благо и ехать-то было до неё пять остановок, по любым меркам недалеко, а уж по московским вообще – рядом, «через два двора на третий».

Новость была потрясающая. От волнения он забыл о комарах, ничего не купил. А они словно чувствовали это, навалились большим, чем прежде, числом, были вездесущими и ловкими, распоясались от безнаказанности. Он несколько раз вставал, прореживал полчища перекрученной газеткой, но кардинально это ничего не меняло.

Засветло забылся, только и успел подумать:

– Прямо со свету сживают, вот уж действительно не соседи, а «воронья слободка»!

* * *

Цветы Вениамин Иванович купил накануне. Бледно– розовые, крупные, на крепких стеблях. Пять штук. Долго ходил между рядов, приценивался, возвращался, наконец, решился, подумал устало – мог бы давно купить, не топтаться попусту.

Истратил много денег и очень опасался, чтобы цветы не поникли до момента встречи.

– На базаре два дурака: один продаёт, другой покупает.

Дома упаковал в газету и поставил в ведро, на дно ванны. Ему показалось, что так будет прохладней и цветы лучше сохранятся.

Утром вынул букет, подождал, пока стечёт вода с рыхлой от влаги газеты. Потом понюхал. Для чего?

Цветы отдалённо пахли сырыми семечками, были какие-то ненатуральные, словно вырезанные из цветной открытки, и восторга не вызывали.

Должно быть, продавщица семечки лузгала, поэтому они так пахнут.

Продолжал думать о цветах машинально, волновало сейчас совсем другое.

По телику показывали новости. Опять теракт.

– Страшно не то, что каждый день гибнут от рук сумасшедших не повинные ни в чём десятки, сотни людей, а то, что эта информация уже не потрясает жестокостью! Разве что в первое мгновение, когда отмечаешь огромное число людей, погибших в один краткий миг.

Так размышлял он, банально и пафосно одновременно, в тон говорящей голове на экране.

Телефон неторопливо проиграл мелодию, словно смычок канифолил кто-то невидимый. Ещё не зная, кто звонит, он интуитивно догадался, что опять какая-то рекламная компания по искусному отъёму денег у стариков, потому что ему звонить в такое время вряд ли кто станет.

Ему в последнее время почти никто и не звонил.

Он почувствовал раздражение, на грани злобного всплеска внутри, долго выжидал, проницательный безумец, но трубку снял.

– Креативный менеджер Кристина Опалько, – представились на том конце, – «Телеком»! – Торжественно, с хорошо отрепетированной радостью и гордостью за фирму. Натренированно выдержала паузу. – Скажите, пожалуйста, – приторным голосом, – кто у вас в основном пользуется Интернетом и кто ваш провайдер?

– Я отвечу вам в грубой, даже можно сказать – извращённой форме, реактивный менеджер! Какое ваше собачье дело? Не лезьте в мое личное время! Слышите, вы… Опанько… если надо, я вас сам отыщу! Вы меня поняли – доброхоты незваные! – Закричал возмущённо, словно кто-то подглядел за ним, за чем-то, только его касающимся. Влез некстати, увидел в старых, кособоких тапках, стёртых до дыр на коленках спортивках, отвлёк от плавного течения мыслей. И громкий свой голос в пустой комнате он воспринял как монолог постороннего или чью-то речь по телевизору.

Трубку с силой впечатал в безвинный телефон. Громкость телевизора уменьшил. Сидел и злился на свою неожиданную вспышку злобы, несдержанность, досадовал, говорил себе, что девица ни при чём, хлеб у неё не сладкий. И вновь его телефонный диалог закончился молчаливым монологом.

Достал чистую светлую рубаху, включил утюг, стал гладить.

Сложенный стол-«книжка», как необъезженный конь, норовил сбросить со своей узкой полированной спины зелёное вытертое одеяльце, сложенное в несколько раз. Вениамин Иванович намочил прозрачную от времени простыню.

Утюг угрожающе шипел, изрыгал белый, горячий пар. Как Вениамин Иванович ни старался, появились прищемлённые некстати складки, он с усилием пытался разгладить их утюгом, но следы оставались. Выглядело это небрежно. Всё вместе мешало ему сосредоточиться на предстоящей встрече, раздражало, и он вслух ругался в пустой комнате, вновь разговаривал с собой, прислушиваясь к лёгкому эху.

– Узнаю ли? – сомневался он. – Какая она сейчас? Толстая, стройная? Удобно ли будет привести её сюда, в свои хоромы? Куплю шампанское… зефир. Белый, мягкий – его жевать не обязательно… Не в кафе же вести – денег придётся много выложить, просто за кофе, а ведь и отметить же надо, в стаканы налить чего-нибудь! Вина, что ли?

Её лицо всплывало в памяти прежним, девчоночьим, улыбчивым и милым. Только в памяти, ведь фотографий не было. Глаза – тёмно-вишнёвые, на светлом лице сразу внимание притягивали. Сейчас, небось, толстая тётка, увалистая. Как её в кафе вести? Обабилась, наверняка. С обволакивающими телесами, раздражительная, властная, ничего не принимающая на веру и разочаровавшаяся в идеалах.

– А много ли осталось у тебя самого – идеалов? Такая плотная занавеска времени, что и не разглядеть. Светомаскировка! Смотришь на яркий свет, глаза начинают болеть. Раздражаешься, потому что толком не понял, а лишь причинил сам себе боль.

И не хотелось верить в то, что она именно такая сейчас.

Неожиданно где-то очень глубоко всколыхнулось в нём радостным волнением вроде бы забытое, растворившееся во времени до безразличия, накатило вновь невесть откуда, незваное, само. Он уж и думать-то забыл об этом, а тут на тебе, через тройной железобетонный накат жизненного опыта и равнодушия.

– Что ж это я? – Растерялся слегка, потом хмыкнул, плечами пожал. – Значит, ещё не все кладовые пусты! – Засмеялся: – Должно быть, во мне огромные, как ядерный щит страны, нерастраченные запасы любви, если после трёх жён и толпы невразумительных тёток-приживалок что-то осталось и даже слегка волнует!

И тотчас же одёрнул себя, помрачнел:

– Успокойся, старик! Какая на хрен – любовь! Остановись! – Пальцем по лбу постучал, засмеялся саркастически. – Сиди на жопе и грей бесполезные перепелиные яйца собственной старости! – грубо приказал себе.

Получилось резко, словно не он себя, а чужая рука, кто-то другой не рассчитал удара, и оказалось не на шутку больно.

– Может, и нет ничего, всё ты себе навыдумывал в звонкой пустоте теперешней жизни.

Он в который уже раз раздражённо поправил съехавшую со столешницы подкладку, оглядел критическим взглядом комнату.

Квартирка стала итогом судебных разбирательств с последней супругой, уроженкой Оренбурга. Он поверил ей, ласковой до поры, дал слабину, а она оказалась хваткой и прижимистой до жадности. Потом были сложные взаиморасчёты и многоходовые размены. В результате он после трёхкомнатной в Железнодорожном оказался в однокомнатной, в старом девятиэтажном панельном доме, под самой крышей. Дом был серый и мрачный, но в зелёной и экологически чистой зоне, как модно стало подчёркивать, а главное – в Москве, в черте, обозначенной кольцевой автодорогой. У самой черты.