Читать книгу - "Белль и Себастьян - Николя Ванье"

Корзина вдруг стала легкой словно перышко. Анжелину это обрадовало, и она почувствовала себя сильной настолько, что могла бросить вызов всему миру. Мотор загудел снова, но вместо того, чтобы обогнать девушку, обер-лейтенант Браун поехал с ней вровень. Анжелина постаралась придать лицу безразличное выражение, хотя она чувствовала — он смотрит на нее.

— Сегодня холодный день! Не будьте такой упрямой!

— Мы, местные, привыкли к холодам.

— Я знаю. В ваших краях обычное дело сопротивляться[19]всему — погоде, трудностям… Я только что был в штаб-квартире генерала СС, и вместе с приказом выявить и уничтожить сеть подпольщиков, которые переправляют преступников через границу, он дал мне полную свободу действий. Вы понимаете, что это означает — полная свобода действий?

Девушка никак не ожидала прямой атаки, а потому растерялась и покраснела. Браун крутанул руль и снова преградил ей путь. Дверца со стороны пассажирского сидения выжидательно открылась.

У Анжелины не было выбора. Она опустилась на кожаное сидение, изо всех сил стараясь побороть панику. Так вот как ведет себя обер-лейтенант Браун, когда вы отказываетесь мгновенно исполнить его приказ! Грубый, циничный молодчик, не брезгующий ничем, только бы добиться своего! Она почувствовала, как внутри нарастает гнев и желание отплатить ему той же монетой. Ничего, он узнает, на что способна слабая француженка, этот… наглый тип!

Девушка украдкой посмотрела на свою корзину. Хорошо, что она догадалась прикрыть муку слоем батата! Просто удача, что она об этом подумала!

Они ехали медленно, чуть ли не со скоростью пешехода. Судя по всему, он не знал, как возобновить разговор. Анжелина подумала: он, наверное, уже сожалеет о своей грубости, и это немного успокоило ее. Наконец Браун нарушил молчание. Обычно, в булочной, он разговаривал с ней насмешливым тоном, но теперь в его голосе не было ни намека на издевку:

— Я не оставил бы вас на холоде, когда в машине, со мной рядом, есть такое отличное место!

Он сделал паузу, давая Анжелине возможность ответить, однако девушка промолчала. Тогда он продолжал, не выказав ни малейшего неудовольствия, как если бы хотел расположить ее к себе:

— В Гамбурге зимы тоже холодные. Там живут мои родители. Вы бывали в Гамбурге?

В Гамбурге! Почему бы сразу не в Тимбукту? Анжелина попыталась изобразить равнодушие. Следующая его фраза прозвучала уже более оживленно. Похоже, отсутствие реакции с ее стороны его не смущало, главное — чтобы она слушала. Стратегия оказалась правильной, потому что Анжелина вся превратилась во внимание, и ей было очень любопытно узнать, что еще он скажет. Эта внезапная близость заставила ее ненадолго забыть о войне и о том, что им отведены роли врагов.

— Зимой у нас ужасно — серо, грустно. Но зато совсем рядом море. Вы когда-нибудь видели море? Летом ребятня на пляже соревнуется в метании голышей по воде. Правда, зимой эта забава тоже хороша, только камешки запускают по льду. В принципе, там мне было скучновато, но я все равно вспоминаю детство с ностальгией. А вы запускали камешки по воде, когда были маленькой?

Он улыбнулся, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить серьезное выражение лица. Впереди показались первые дома Сен-Мартена. Браун чуть нахмурился, но голос его вдруг изменился, стал совсем не похож на тот, что она привыкла слышать:

— Вы приедете меня навестить, когда эта проклятая война закончится?

Она вздрогнула от неожиданности, изумленная в равной мере этим приглашением и определением, которое он дал войне. Странно было слышать такое от оккупанта…

— Вы всегда молчите?

— В обществе немцев — всегда!

Слова сами сорвались с уст, и Анжелина удивилась, насколько жестко они прозвучали. Ей захотелось извиниться за грубость, но было уже поздно.

— Ну разумеется…

Это было сказано с такой горечью, что она покраснела. Петер Браун вдруг показался ей усталым. Она увидела его таким, каким он был на самом деле, — узником чужой страны, которого все ненавидят, вселяющим страх, вынужденным играть роль победителя бесстрастно и двадцать четыре часа в сутки.

На въезде в деревню два мальчика, игравшие в мяч, пропуская автомобиль, сошли с дороги. Они проводили его удивленным взглядом. Анжелина представила, что теперь о ней скажут люди, но просить его остановить машину было уже поздно. Да и что сказать? «Дайте мне выйти, мне стыдно, что меня с вами увидят!»? Она и так успела его обидеть, а ведь хотела только… Но чего же она хотела? Наверное, дать ему понять: она не может чувствовать себя свободно в его обществе. Между тем волнение, которое испытывала девушка в присутствии Брауна, заставляло ее злиться.

Он остановил машину на площади, на обычном месте, недалеко от булочной.

— Теперь можете выйти!

Анжелина взяла корзину, которая показалась ей вдвое тяжелее, чем раньше, и вышла на ватных ногах. Не сказав ни слова, даже не посмотрев на него, потому что слезы в любую секунду готовы были брызнуть из глаз, она подошла к лавке, поднялась по ступенькам на крыльцо, вошла, поставила корзину на пол и закрыла пылающее лицо руками.

Обер-лейтенант Петер Браун нажал на педаль газа слишком резко. Он едва успел притормозить, чтобы не сбить пешехода. Мужчина смерил его сердитым взглядом. Это был доктор, тот самый, чей дом они обыскивали в конце лета. Он застыл посреди дороги, глядя на дверь булочной. Браун подумал, не стоит ли приспустить стекло и поздороваться. Сколько в них недоверия, в этих французах! Но доктор уже шел в противоположную сторону, и выражение его лица было сердитым. Да, этому типу вряд ли по душе политика коллаборационизма, которую проводит их правительство! И наверняка он почти не умеет врать. К такому нужен особый подход, чтобы не спугнуть его раньше времени…

Немного обрадованный этой мыслью, обер-лейтенант сделал над собой усилие, чтобы не думать больше о взгляде тех темных глаз, которые вспоминались ему чаще, чем ему бы хотелось.

Белль угасала на глазах. Себастьян, конечно, был маленьким, но даже он сумел распознать приближение конца. Однажды он видел, как умирала из-за отравления овца, видел, что стало с бедным животным, когда силы его оставили…

Собака теперь все время спала, и бок ее то и дело сотрясали судороги. Она тяжело дышала, но больше всего Себастьяна беспокоило то, что она отказывалась есть. Кусок сала лежал у нее под носом, однако Белль даже не прикоснулась к нему. Либо она утратила обоняние, либо просто ей уже ничего не хотелось. Чтобы она не умерла от голода, Себастьян заставлял ее пить молоко — по три-четыре миски в день. Но сегодня утром Белль не захотела поднимать голову даже для того, чтобы попить. Она лежала, полузакрыв глаза, и временами испускала жалобный стон.

Себастьян попытался подсчитать, сколько дней прошло после облавы. Белль пришла в хижину позавчера. Или, может, на день раньше? Он путался, начинал отсчет сначала и сердился на себя за то, что не умеет как следует считать.