Читать книгу - "Венский бал - Йозеф Хазлингер"

В своем решении продать дом Нижайший был непоколебим. Он попросил меня посодействовать в этом, так как я уже приобрел кое-какой опыт продажи квартир. Я присоветовал ему обратиться в одно венское агентство. Едва успели мы представить описание объекта недвижимости и несколько фотографий, как уже объявились первые покупатели, среди них – тот самый крестьянин, университетский профессор и архитектор. Не иначе как представитель агентства в срочном порядке выехал осматривать дом. Нижайший с удовольствием продал бы его крестьянину, но у того не хватало денег. Сосед-профессор хотел поселить рядом своих дочерей. На этот счет Нижайший сказал так:

– Семейная жизнь была для него случайной помехой. Раньше он наезжал туда один, чтобы писать книги. В его продовольственной корзине были только бананы и шоколад. Через пять дней снова шел в магазин, и опять – бананы и шоколад. Как только заявлялись домочадцы, он исчезал.

В конце концов денег не хватило и у профессора. Архитектор же, наоборот, уведомил агентство, что готов предложить больше, чем все другие заинтересованные лица. Но ему Нижайший, несмотря на все уговоры агентства, не хотел продавать ни при каких условиях. Я посоветовал:

– Давай запросим на два миллиона больше, чем он предлагает. Пусть кишку надорвет.

– Ему, – ответил Нижайший, – и за пять миллионов не отдам.

Выбор пал на одного рекламиста из Франкфурта. Его жена якобы томилась ностальгией по местам детства. Дом он хотел использовать первое время для летнего отдыха, а потом и вовсе переселиться на Аттерзее.

Панда и Бригадир, которые еще ни разу не засветились в полиции и имели постоянную работу, взяли отгул, чтобы съездить с Нижайшим на Аттерзее. Они подписали договор купли-продажи в качестве свидетелей.

У нас был план, много раз обговоренный во всех деталях. Вечером Нижайший с обоими свидетелями идет в ресторан Хойптля, где не будет стеснять себя в расходах. Потом они как можно дольше празднуют сделку в Зеевальхене, Шёрфлинге и Вайрегте. Сачок и Профессор проведут пару дней в Раппоттенштайне. У крестьянина, некоего Раффельсэдера, они закажут тушу невыпотрошенного барашка. В девять вечера они едут в трактир, где Раффельсэдер по пятницам, если не изменит своей привычке, будет резаться со своими приятелями в тарок. Они извиняются, что приехали за барашком так поздно. И говорят, что голову и потроха, как обычно, завезут ему потом. Им, дескать, они ни к чему, а у крестьян все идет в дело. Потом они едут к нему в усадьбу, болтают с его супружницей и сразу же – в Вену. По дороге Сачок на заднем сиденье займется разделкой туши, отрежет голову и вытащит внутренности. В Вене они забирают в камере хранения две канистры с бензином и проводят акцию. Если все пройдет нормально, они звонят мне из телефонной будки в Хайлигенштадте, после одного длинного гудка кладут трубку. Затем как можно быстрее едут в Раппоттенштайн, где в трактире, как мы знаем по опыту, должен еще оставаться Раффельсэдер. Они вручают ему ведро с бараньей головой и потрохами. Потом садятся выпить и глазеют на крестьянина до конца игры. Время от времени заводят разговор о том, как непросто потрошить барана, и как бы консультируются на сей счет. С утра пораньше разрезают мясо и жарят на обед ляжку. Остальные куски засаливают, после чего едут в Вену. Такой вот был план.

Все другие из наших должны в этот пятничный вечер помелькать где-нибудь на людях, желательно так, чтобы их кто-нибудь узнал. Файльбёк сказал, что собирается сходить на какое-то мероприятие Национальной партии. У меня намечалась сверхурочная работа. Я специально сдвинул заранее свой график, но оказалось, что этого можно было не делать, мне как раз в тот день поручили начертить план реконструкции. Наружный телефонный звонок я отключил: мне и без него было трудно сосредоточиться, поскольку я все время опасался каких-то накладок при осуществлении нашего замысла. И без одной все-таки не обошлось. Сачок и Профессор должны были прибыть в трактир до двух ночи, то есть до закрытия. В два часа хозяин обычно выключал свет и уже не впускал новых посетителей. Если бы они по каким-то причинам не сумели провернуть операцию, от них все равно требовалось как-то нарисоваться в трактире, иначе не будет алиби.

Я чертил и ждал. Тихо мурлыкало радио. За несколько минут до полуночи раздался один звонок. В половине первого музыкальную передачу прервали, я услышал, слова: пожар в доме на Гюртеле. Сообщалось о том, что весь район оцеплен, а жители соседних домов эвакуируются. Задействовано двенадцать пожарных бригад. Жильцов с верхних этажей удалось спасти. В эти минуты пожарные пытаются предотвратить распространение огня на соседние здания.

Это был полный успех. Во мне все пело. Сачок и Профессор, вероятно, успели вовремя попасть в Раппоттенштайн. Я достал из холодильника бутылку пива и включил телевизор. ЕТВ уже где-то в час показало первые кадры. Один из пожарных начальников заявил: «Пока еще рано говорить о причинах. Наши эксперты проведут тщательное расследование. Нельзя исключать версию поджога».

Между половиной второго и двумя – ЕТВ уже перешло к прямой трансляции – мне стали звонить товарищи, один за другим. Они говорили «алло», и я клал трубку. В два часа я вновь подключил наружный звонок и пошел домой.

Пожар на Гюртеле был гвоздем программы в прессе двух ближайших недель. И хотя уже на следующий день вышел запрет на передачу информации, газеты ежедневно состязались в обнародовании очередных подробностей. Было обнаружено 23 обгорелых трупа. Позднее в больнице умерла еще одна женщина. Большинство тел идентифицировать не удалось. Домовладельца арестовали. Некоторые из жильцов, как выяснилось, иностранцев, проживали в стране нелегально. Они были допрошены и выдворены на родину. Из всех обитателей подвального помещения в живых осталась только анголка. Одна из газет поместила рядом друг с другом два портрета – ее и Нижайшего. Под ними – три строчки текста: «Счастливцы, избежавшие несчастья. Она провела ночь с друзьями. Он праздновал получение наследства на Аттерзее». Позднее анголку допросили. Постепенно стала ясна истинная причина ее отсутствия той ночью. Она дала показания в отношении Нижайшего и других жильцов. Однако на суде ее показания перепроверить не удалось: полиция по делам иностранцев уже успела выслать ее из страны. Судья тогда прямо сказал полковнику полиции: «Тут вы переусердствовали, уважаемый коллега».

Мы на два месяца прекратили все контакты между собой. Я лишь иногда перешептывался с Бригадиром и Пузырем в строительной будке. Бригадир сообщил:

– У Джоу железное алиби. А мы всю ночь разъезжали от кабака к кабаку. В полночь поехали на летнее гулянье в Нусдорф. И кого, думаешь, мы там встретили? Вальдхайма. Есть там такой «Вальдхаймбар». Входим. А он, Вальдхайм, и впрямь сидит в кресле собственной персоной. Мы, конечно, сразу же втянули его в разговор. Но боюсь, что из-за своих уже общепризнанных провалов в памяти он – никудышный свидетель.

На выходные Бригадир в одиночку уезжал в Раппоттенштайн. Он разобрал и вынес все оборудование хай-тек-салона, а оружие перевез в Вену, к дяде.

Дней через десять после пожара арестовали Сачка и Профессора. Я прочитал об этом в газете, когда сидел в кафе возле стройплощадки. Вечером дали информацию и все другие газеты. Бригадир немедленно отправился в Раппоттенштайн – забрать видео и дискеты. А так как он не знал, где их спрятать, отвез всё к Файльбёку. На следующий день он сказал мне: