Читать книгу - "В ожидании Божанглза - Оливье Бурдо"

Трижды в неделю мы принимали особого гостя — Сенатора. Сенатор приезжал из своего центрального департамента, чтобы позаседать в своем дворце^[5]. Папа нежно величал его Мусором. Я так никогда и не узнал доподлинно, где они познакомились, — варианты менялись при каждом коктейле, — но веселились они вовсю. У Мусора было на голове «каре». Не такое каре, какое носят девушки, а короткая стрижка ежиком, только с прямыми углами, — в общем, эдакое квадратное каре; оно интересно смотрелось над его круглой багровой физиономией, разделенной надвое элегантной ниточкой усов и украшенной очочками в тонкой стальной оправе. Дужки очков каким-то чудом держались на его странных ушах, напоминавших хвосты креветок. Мне он объяснил, что они напоминают хвосты креветок из-за регби. Я не очень-то понял почему, но зато про себя решил, что Папин «жим-тоник» куда менее опасный вид спорта, чем это самое регби, по крайней мере для ушей. И цветом, и размером, и формой раздавленного хряща эти уши здорово походили на пару креветок — да-да, именно на них, и тут уж ничего не поделаешь, оставалось только его пожалеть. Когда он смеялся, у него сотрясалось все тело, а поскольку смеялся он постоянно, то и плечи его тряслись постоянно. Говорил он громким голосом, хрипучим, как старый транзистор. И всегда при нем была огромная сигара, которую он никогда не курил. Приходя к нам, он держал ее в руке или в зубах, а уходя, прятал в свой портсигар. И еще с порога начинал кричать:

— Кайпировска! Кайпировска!^[6]

Я долго считал, что так он зовет свою русскую подружку, но она никогда не появлялась, и тогда мой отец, желая скрасить Мусору ожидание, подносил ему охлажденный коктейль, украшенный листиком мяты, и, похоже, того вполне устраивала такая замена. Моя мать очень любила Мусора, потому что он был занятный, осыпaл ее комплиментами и помог отцу заработать огромные деньги; ну и я его любил за то же самое, ни больше ни меньше. Во время наших сумасшедших ночных танцулек он лез целоваться ко всем приятельницам моей матери. Отец говорил, что Мусор «хватается за любую возможность». Иногда ему везло и он шел в свою спальню, чтобы хвататься за любую возможность с какой-нибудь из них. А через несколько минут выходил оттуда счастливый, еще краснее прежнего, и снова начинал выкрикивать имя своей подружки из России — видимо, считал, что схватился не за ту возможность.

— Кайпировска! Кайпировска! — радостно орал он, заправляя дужки очков за свои креветочные уши.

В дневное время он ездил на работу в Люксембургский дворец, который почему-то находился в Париже, я так и не понял почему. Он говорил, что ходит на работу попозже, чтоб вернуться пораньше. В общем, Сенатор вел какую-то странную жизнь. Приезжая к нам, он сетовал на то, что его профессия была куда интересней до падения стены^[7] — тогда, мол, все выглядело гораздо яснее. Из чего я заключил, что в его кабинете идет ремонт, — наверно, там сломали стену и обломками закупорили окна. Теперь мне стало понятно, почему он рано возвращается домой, — ничего себе условия для работы, даже для такого как Мусор! Папа восклицал, говоря о нем:

— Мусор — мой бесценный друг, ибо дружба его не имеет цены!

И вот эти слова мне были ясны.

На деньги от проданных гаражей Папа купил красивый маленький замок в Испании^[8], на самом юге. Ехать туда было довольно просто, если запастись терпением, — немного на машине, немного на самолете, потом еще немного на машине, вот и все. Замок стоял на склоне горы, чуть выше деревни с белыми-пребелыми домиками, в дневное время там было совсем безлюдно, зато по ночам полно народу. Из окон замка открывался вид, в основном на сосновый лес. Справа от нас шли уступами террасы, где росли оливы, а также апельсиновые и миндальные деревья; они спускались прямо к озеру с молочно-голубой водой, огороженному величественной плотиной. Папа утверждал, что он-то ее и построил, а если бы не он, вся вода вытекла бы вон. Но мне не очень-то верилось, потому что в доме не было ни одного инструмента, и я решил: ну, это уж он перехватил. Невдалеке от замка виднелось море, и вот там-то народу было хоть отбавляй — и на пляжах, и в домах, и в ресторанах, и в пробках, та еще картина! Мамочка удивлялась: «Не понимаю, зачем отпускники покидают родные города, чтобы ехать в другие города?!» И объясняла, что все эти пляжи загажены людьми, которые вымазывают себя с головы до ног жирными кремами для загара, хотя они уже и без того вполне жирные, и вдобавок от них много шума и вони. Правда, это не мешало нам самим загорать на солнышке, но мы-то загорали на пляжиках, величиной с три полотенца каждый, и вот это было по-настоящему здорово! Большую террасу на крыше замка украшали пышные, как облака, кусты жасмина, и уж они-то благоухали вовсю. В общем, мы вели райскую жизнь! Она вызывала у моих родителей постоянную жажду, и они пили вино, накладывая в него фрукты, так что днем мы фруктами объедались, а по ночам, во время танцев, мы ими упивались. Разумеется, мы брали с собой в Испанию «Мистера Божанглза», а вот Мамзель Негоди прибывала попозже, и за ней приходилось специально ездить в аэропорт, поскольку она обладала особым статусом и путешествовала в ящике с круглой прорезью, в которую могла высовывать только голову на длинной шее, вот почему она орала как оглашенная, и надо признать, что в данном случае была совершенно права. Ну а чтобы не скучно было есть фрукты, танцевать и загорать на берегу озера, мои родители приглашали всех своих друзей, и те восклицали, что это настоящий рай, да и кто бы с этим не согласился?! Я бывал в этой райской обители когда только хотел, но главным образом, когда разрешали родители.

Мамочка часто рассказывала мне историю Мистера Божанглза. И эта история очень напоминала его музыку — такая же лиричная и меланхоличная, сентиментальная и танцевальная. Вот почему мои родители обожали слоу^[9] Мистера Божанглза, эта музыка доходила до самого сердца. Он жил в Новом Орлеане, давным-давно, в незапамятные времена, и ничего нового, кроме названия, там никогда не было. Сначала он путешествовал со своей собакой и со своими старыми одежками и добрался до самого юга на другом континенте. Потом его собака сдохла, и жизнь сразу изменилась, ничего похожего на прежнюю. И вот он стал ходить в бары и танцевать там, все в тех же своих старых одежках. Он танцевал, Мистер Божанглз, танцевал без остановки, днем и ночью, забывая спать, прямо как мои отец и мать. И чтобы он не останавливался, люди платили за его пиво, и он продолжал танцевать в своих широченных штанах и подпрыгивал чуть не до потолка, а потом мягко-мягко приземлялся. Он танцевал так, чтобы вернуть к жизни свою собаку, — говорила мне Мамочка; она узнала это из надежного источника. А сама она танцевала, чтобы вернуть к жизни Мистера Божанглза. Вот почему она тоже танцевала без остановки, и это понятно: она хотела, чтоб он вернулся обратно.