Читать книгу - "Лица - Джоанна Кингсли"

Женя оставила ботинки у дверей и в носках поднялась наверх. Ее «комната» представляла собой отгороженное пространство в помещении, которое в дни Екатерины Великой служило императорским салоном. Партийный секретарь и сотрудник министерства торговли, Георгий Сареев пользовался привилегиями и получил жилплощадь в маленьком дворце, построенном в стиле барокко архитектором Растрелли — автором Зимнего Дворца. Во время большевистской революции возведенное итальянцем здание перешло к государству и было разделено на квартиры.

Дети делили большой салон с куполообразным потолком с лепниной, пока Дмитрий не пошел в школу. Тогда установили деревянную перегородку, предоставив каждому немного уединения, хотя звуки и свет проникали над стенкой под куполом.

Женя открыла дверь и различила незнакомый звук, доносившийся с половины брата. Через секунду или две она поняла, что это было. Дмитрий плакал.

Встревоженная, она тихонько постучала в стену. Он не ответил, Женя постучала сильнее, позвала брата, но в ответ внезапно установилось молчание. Затем он снова заплакал, но тише, будто старался приглушить рыдания.

Все еще в пальто Женя, села на кровать. Она не знала, как поступить. Чем так расстроен ее брат? Он всегда знал, что она ненавидела балетную школу.

Она почувствовала, что в дверном проеме стоит отец, подняла голову и встретилась с ним взглядом. Нелепый и страшный Георгий Сареев стоял, не шелохнувшись, — кожа блестела, как изъеденная резинка, левый глаз подергивался. Под темным провалом в середине лица открытый рот выглядел еще одним увечьем.

Он тяжело вздохнул и, прихрамывая, ввалился в комнату. Женя откинулась на кровати, вцепившись в пальто. Она старалась смотреть ему на шею.

— Она ушла, моя красавица, — голос был низким и печальным, и его слова не испугали Женю.

— Кто?

— Наташа. Наташа. Наталья Леонова.

— Мама? Куда?

— Ушла, — левый глаз перестал дергаться, и слезы покатились по щекам. Он подошел к кровати и присел на край. Женя крепче закуталась в пальто.

— Наташа, — повторил он. — Да, твоя мать. Моя жена, известная шлюха Наташа. Моя бывшая жена. Сука.

В комнату с чаем вошла тетя Катя и поставила поднос на маленький круглый столик, потом опустилась перед Женей на колени.

— Несчастная сирота, — заплакала она. — Мама от нас ушла!

Женя посмотрела на нее сверху вниз. Какое отношение имеет ее мать к тому, что ее выгнали из балетной школы?

Тетя Катя исподтишка перекрестилась, но Георгий не заметил — он плакал.

— Собрала чемоданы и ушла, — голосила Катя. — Сбежала с Константином Ясниковым. Вот и все. Позор! Беда! Несчастная моя козочка!

— С актером? — он был из круга друзей матери, артистов, приходивших в дом вечерами по средам. Когда они появлялись, отец всегда запирался у себя в комнате. «Театр для легкомысленных», говаривал он. — С Костей? — спросила Женя.

— С ним, с ним, с проходимцем. Конечно, он красив и, все говорят, талантлив, но каков негодяй!

— Перестань молоть чепуху, — перебил ее Георгий. — Оставь нас. Мне надо поговорить с дочерью.

— Несчастная сиротка, — бормотала Катя, а Жене хотелось, чтобы тетя Катя осталась, не оставляла ее наедине с отцом. Но тетушка махнула рукой и тихо прикрыла за собой дверь.

— Ну, — резко начал Георгий, как будто говорил со взрослой. — Теперь ты знаешь. Меня оставили. Бросили. Променяли на актеришку!

Жене было жарко в пальто, но она не осмеливалась его снять. Не осмеливалась даже двинуться. Все было таким странным. Она и верила, и не верила. Мама часто уходила из дома. Может быть, и сегодня вечером она вернется?

Женя ждала. Отец всхлипнул, потом разразился бранью, но она не поняла его слов. Опять замолчал. Наконец заговорил печальным голосом, напоминавшим жалобы сквозняков, проносившихся по дому.

— Когда-то мы очень друг друга любили. Она слагала обо мне песни — каким я был большим и красивым. Всегда мне что-нибудь дарила: поцелуи, цветы, записочки с ласковыми словами на обрывках бумаги, — он перевел дыхание, судорожно втянув воздух широко открытым ртом. — Мы жили в согласии, в счастии. Родился Дмитрий. А потом пришла война. Я должен был покинуть ее, — взгляд его был устремлен на что-то, что Женя не могла различить.

— Когда я вернулся… — отец передернул плечами, — вот таким, — ладонями он провел по щекам, — она не в силах была на меня смотреть. Я ей был отвратителен, и мое уродство отражалось в ее глазах.

Его горе переполняло комнату. Женя ощущала это горе, как будто вдыхала. Она коснулась руки отца, не поднимая взгляда к лицу. Так значит, раньше он был красивым. Никогда раньше он не говорил ей этого. Не говорила ей этого и мать.

— Когда я вернулся, старые фотографии все еще висели на стенах. Я порвал их все.

— Почему? — спросила Женя. Ей хотелось, чтобы осталась хоть одна.

— Ты не сможешь понять. Я ревновал. Ревновал к себе самому, счастливому любовнику, завладевшему всем ее существом и ее потерявшему.

— Да, я ревновал, — повторил он, — а потом начал ее ненавидеть.

Он повернулся к дочери и взял ее за руку, обрубки пальцев были толстыми, как корень пастернака. Когда Женя была маленькой, она не могла понять, почему пальцы не растут. Как-то она спросила отца об этом, но он не ответил, а только посмотрел на нее.

— Женя! Она ушла!

Волна тошноты подкатила к горлу, и Женя закрыла глаза. Тошнота прошла, но следом накатывал приступ страха.

— Шлюха!

Мама оставила ее, исчезла, словно умерла. Но что было еще хуже, мама оставила ее нарочно.

— Она ничего для меня не передавала?

— Ты о чем? — сурово спросил отец.

— Не знаю. Записку… письмо? Что-нибудь? — умоляла Женя.

— Нет, — коротко бросил он. — Ничего, — и посмотрел в испуганное лицо дочери, на секунду поймал ее взгляд и повторил: — Ничего.

Женя глядела в то место, где у отца должны были быть уши, и ненавидела его за то, что из-за его безобразия ушла ее мать, за это «ничего». Потом вдруг поняла, что теперь осталась с ним одна, и расплакалась.