Читать книгу - "Для любовников и воров - Педро Сарралуки"

– Его жену зовут Долорес, – продолжал издатель, – она тоже писательница. Вместо своей фамилии Гарсия она взяла себе псевдоним Мальном, в честь одной барселонской улицы и своего неизменного состояния духа. Для того чтобы выжить, она притворяется нервной и светской. Недавно она получила значительную премию по женской литературе за «Слабые оправдания», свой последний роман, нигилистический и, следует признать, достаточно интересный.

– Она не нравится себе, – сказал я. – Она не выносит, чтобы ее видели раздетой.

Издатель взглянул на меня с удивлением. Затем, поддаваясь своей страсти к запахам, он внимательно посмотрел на грязные туфли и, вероятно, подумал, что я почерпнул эту информацию оттуда.

– Потом, – продолжил он, подавляя желание сунуть нос в одну из туфель, – мы переведем их в домик для гостей. Там есть двуспальная кровать, а все остальные гости – холостяки. Должны приехать еще трое писателей. Двое из них приехали на поезде в город, а сюда доберутся на такси, если водителю удастся их уговорить. А третий приедет сам по себе с намерением всадить мне кинжал в спину. Смотри – здесь порей для ужина.

Некоторое время спустя Пако и его друзья беседовали в гостиной. Антон Аррьяга, с робким и блуждающим взглядом, зашел на кухню в поисках льда для виски. Его жена появилась чуть позже с распущенными волосами, в брюках и толстом свитере с высоким горлом. Она была очень привлекательна. Следуя своей привычке мысленно переносить женщин в вымышленные и несуществующие места, я представил ее в бальном зале с люстрами и старинной мебелью – изысканную и слегка скучающую, с сердцем, жаждущим найти повод для волнения. С этими нелепыми фантазиями я решил освоиться на своем новом рабочем месте. Я порылся в шкафах, чтобы узнать, где Лурдес хранила необходимые вещи. Потом я заглянул в кладовку и холодильник, забитые до отказа, как будто приближались голодные времена. Холодильник еще морозил, но было бы лучше, чтобы электричество включили как можно скорее.

Разумнее всего было начать с чего-нибудь легкого и простого: я решил сделать блюдо из жареного лука порея, со сливочным маслом и рисом, и омлет со свежим укропом. А на следующий день, основательно изучив несметные съестные припасы Пако, можно было составить меню на все выходные. Я отделил несколько пучков порея и принялся их чистить. Как всегда, я поколебался перед первым из них, спрашивая себя, где заканчивалась мягкая часть и начиналась непригодная. В порее между белой и зеленой частью нет четкой границы. Резать его ножом означало выносить окончательный приговор, который, как и все приговоры вообще, казался мне слишком категоричным. Моего отца эти колебания выводили из себя. Он чистил латук, резал порей и лук батун без всяких колебаний, довольный тем, насколько тесно переплетены повсюду хорошее и плохое. Мне же необходимо было осмыслить это, как будто взвешивая слова для выражения слишком сложной идеи. Мой отец говорил, что я никогда не стану хорошим поваром, если не пойму, что все – абсолютно все – съедобно. Для него в том, что касалось мира вкусовых ощущений – иногда он с улыбкой добавлял, что то же самое относится и к женщинам, – не существовало совершенства. Поэтому я решил смириться с невозможностью разграничения и принялся резать порей с деланной решимостью.

В гостиной вино и виски разогрели атмосферу. Были слышны шаги издателя, имевшего обыкновение постоянно ходить по своему дому. Двое гостей сидели возле камина, разговаривая о рекламных поездках. Долорес отказывалась ездить в города с населением менее одного миллиона. В оправдание своего отказа она привела длинную историю:

– Было утро, но улицы были пустынны, а все магазины закрыты. К тому же было так холодно, что не хотелось даже никуда выходить. Так что мне пришлось остаться в отеле. Единственным клиентом в баре был толстый мужчина, потягивавший из кружки пиво. Официант время от времени появлялся и безмолвно исчезал. Над стойкой висели часы, издававшие монотонный шум, похожий не на тиканье, а на нечто вроде капания. Это был единственный звук, нарушавший тишину этого бара, затерявшегося у черта на рогах. Толстяк сопел, вытирал платком лоб и пытался встретиться со мной взглядом. Я старалась не смотреть на него, но что-то развратное и ужасное заставило меня это сделать. Я поняла, чем он занимается, и почувствовала, что мое сердце стало биться чаще, но не могла пошевелиться. Это было отвратительное зрелище, вызывающее нездоровый интерес, как вид искалеченного тела. По-видимому, он понял, что я раскрыла его, и немного испугался. Но я по-прежнему не двигалась с места. Через несколько секунд он продолжил свое занятие. Все это время мы смотрели друг на друга. Потом с агрессивной робостью он показал мне руку, прежде чем вытереть ее о платок. Нет ничего более угнетающего, чем провинциальные отели.

Я понял, что эта писательница никогда не посетит мой городок, и почувствовал из-за этого некоторую обиду. Я подумал, что соборы и небоскребы были построены не потому, что действительно были необходимы, а лишь для того, чтобы избавиться от деревенской клаустрофобии, а тротуары, вымощенные мрамором и гранитом, существовали для того, чтобы по ним могли ступать женщины в жемчужных колье и туфельках на высоком каблуке.

В это время послышались приглушенные голоса на улице. Я отложил нож и приоткрыл дверь в сад. Мне показалось, что я наклонился над бездонным колодцем. Дождь продолжался, но уже с меньшей силой. Воздух был таким свежим, что, вдыхая его, я чувствовал, как он ополаскивает мне легкие. Взяв зонтик, я пошел открывать калитку, двигаясь вслепую, подчиняясь интуиции. У меня возникло ощущение, что я бреду в обитаемом пространстве, по дну океана, ослепленный водой. Плакучая ива незримо предстала передо мной, заявив о своем присутствии шумом листьев. Все было на своих местах, только в скрытом виде.

Но было и что-то новое. Я столкнулся с тенью, двигавшейся так стремительно, что казалось, будто она бежит от себя самой. Столкнувшись, мы застыли, ошеломленные, и уставились друг на друга, не в состоянии что-либо разглядеть. Незнакомец отреагировал гораздо быстрее: убедившись, что я не издатель, он выхватил у меня зонтик и направился обратно. Я покорно пошел за ним следом, так как знал, что если этого не сделаю, придется возвращаться позднее за багажом. Теперь мне было уже не важно, что я снова промокну.

Рядом с той машиной, на которой меня подвезли, стояла другая. В салоне горел свет. Внутри, в этом сиянии, неподвижно сидела молодая женщина, похожая на освещенную статую Девы Марии в глубине старой и мрачной церкви. Мужчина, вырвавший у меня зонт, оказался равнодушен к религиозным образам: он открыл дверцу и сделал повелительный жест. Однако женщина отреагировала так, как будто действительно только что воскресла, или, говоря более низким слогом, вернулась к жизни. Окруженная призрачным свечением, с сияющим лицом и раскрытыми ладонями, она воскликнула:

– Какая чудесная ночь! Кажется, будто все рушится! Так произошло мое знакомство с писателем Умберто Арденио Росалесом и нежданной Полин. Я пишу ее имя именно так, помня ее подробнейшие объяснения. Через некоторое время, когда все грелись у камина, она зашла на кухню, вытирая волосы полотенцем, со сверкающими от любопытства глазами. Она обнюхала сковородки, стоявшие на огне, и сказала мне с видом человека, выдающего пустячный секрет: