Читать книгу - "Озеро - Банана Есимото"

Размышляя об этом, я рассеянно наблюдала, как грудь Накадзимы вздымается и опускается при дыхании. Постепенно, словно поддавшись гипнозу, я успокоилась.

Накадзима, Накадзима... Я видела его сейчас совершенно иными глазами.

Его удлиненные крылья носа, приоткрытый рот, и то, как по-детски надуваются щеки во сне, худые запястья, длинные пальцы, кажущаяся печальной линия затылка, спадающая на лицо прядь волос и прячущиеся под ней узкие глаза с длинными ресницами — мне нее это нравится, и я ничего не могу с собой поделать. Даже если когда-нибудь наступит день, когда это дыхание остановится и Накадзима станет звездой на небе (я где-то слышала такое выражение, и оно попадает в точку, поскольку ему, как никому другому, подошло бы стать звездой; даже с трудом верится, что это живой человек), я убеждена, что буду рядом с его душой. Это даже не любовь, а скорее удивление на грани испуга. И потому я бесстрастно наблюдаю за ним.

Сегодня он снова будет здесь. Сегодня он не исчезнет. Значит, и сегодня это настроение продлится.

Очарованная этим странным Накадзимой, я совершенно по-новому чувствую и переживаю каждый день, словно он никогда не закончится. С тех пор как мы стали встречаться, ритм моей жизни сбился. Я, которая всегда думала только о себе, изо всех сил старалась идти своей дорогой, настойчиво продвигаясь вперед к своему идеальному будущему.. я, сосредоточенная на желании подальше уехать из того городка, неприкаянная и без корней, словно перекати-поле... и вдруг рядом возникает Накадзима, такой сильный, что мое я полностью подавлено и я готова следовать за ним повсюду.

Здесь и сейчас не существует понятия времени. Кажется, мы изолированы от внешнего мира. Кажется, не существует ни лет, ни возраста, а есть только Накадзима и я.

Может, это и есть счастье? Бывают же моменты!

Время остановилось, и я без каких-либо особых желаний смотрю на Накадзиму.

Меня переполняет чувство, которое зовется счастьем.

Неужели я жила настолько обыденно? Я росла довольно самостоятельным ребенком в своем провинциальном городке, а в остальном была вполне заурядным, ничем не примечательным человеком.

Поэтому совершенно очевидно, что образ необычного Накадзимы явился для меня чем-то чересчур глобальным, и, в чем-то слабовольная, я невольно увлеклась им.

О прошлом Накадзимы мне известно только то, что с ним произошло что-то ужасное, но этой темы мы не касались.

Накадзима очень любит свою мать, которой теперь нет в живых, и, говоря о ней, всегда плачет. Я не знаю деталей, но совершенно ясно, что его воспитали таким кротким и любящим и в нем нет никаких отклонений в отношении любви.

Должно быть, в этом мире не было никого, кто бы относился к Накадзиме так, как его мать.

Возможно, он считал, что никто не примет эту важную часть его сущности, и оттого, напротив, старался вести себя с другими легко и непринужденно.

Сколько времени прошло, прежде чем Накадзима остался ночевать у меня? Пожалуй, не менее года.

В какой-то момент, без каких-либо видимых кульминационных событий, совершенно естественным образом вечерами он стал приходить ко мне.

Кажется, без малого месяца три длился период вполне сдержанных отношений, когда он по мере надобности приходил вечером, а среди ночи в нужный ему момент уходил домой. Я точно не помню.

Мы сосуществовали словно соседи. У каждого имелось свое пространство, и оно несколько нас отдаляло. Не было ничего похожего на сожительство в гражданском браке. Нас ничто не угнетало и не подавляло. Скорее, сам факт существования Накадзимы в моей жизни всегда рождал в груди тепло.

Я изначально поселилась в этом доме, а Накадзима жил на втором этаже дома напротив.

Я по привычке смотрела из окна на улицу. Накадзима то же самое делал из окна своей квартиры. Мы стали обращать внимание друг на друга и в какой-то момент даже здороваться. Пожалуй, это редкий случай для столичного города, когда люди вот так запросто встречаются глазами, стоя у окна, и после приветствуют друг друга. Для провинциального городка, откуда я родом, это было обычным делом, но Накадзима был не из таких. В нем было что-то пугающее. Меня настораживало ощущение, что он словно не боится смерти, будто живя на самом дне.

Может, именно тогда мы почувствовали какое-то духовное родство.

Выпало, мое слабое, едва уловимое восприятие его, стоящего у окна, превращалось в картину. Когда он в задумчивости облокачивался о подоконник, обнажая свои худые запястья, Накадзима светился какой-то дикой красотой.

Со временем я стала вставать по утрам и бежать к окну, чтобы в доме напротив увидеть окно Накадзимы. Мне не было дела до того, как я выгляжу: переоделась ли, причесана ли. Я воспринимала его как своего старого знакомого или просто вид из окна. При этом я почему-то твердо верила, что мы вовсе не сближаемся.

Но если сам Накадзима не появлялся в окне, то я видела идеально развешанные на просушку вещи после стирки. Вещи и правда были отлично расправлены, словно он обладал каким-то секретом мастерства сушки одежды. Казалось, их можно снять и без всякой глажки сразу же надеть. Если сравнить с моим способом сушки вещей, то я попросту скатывала их валиком и вывешивала за окно. Если вдруг в проеме окна возникал силуэт девушки, которая явно чувствовала себя там непринужденно и, похоже, была старше по возрасту, то я думала: "Ага, оставил у себя подружку на ночь. Старается изо всех сил".

Так постепенно мы шагом за шагом стали вились все ближе друг другу.

Наступила зима, но, несмотря на холод, я все так же любила стоять у окна. Мы часто махали руками друг другу.

"Как дела?" — спрашивала я.

"Все хорошо!" — Не слышала, читала я по губам, а он улыбался мне.

Это судьба, что там, в доме напротив, обитал именно Накадзима. Другой не смог бы понять и разделись мои чувства. Из-за того, что ежедневно мы смотрели в окна друг на друга, мне стало казаться, будто мы живем вместе. Когда он тушил свет, я думала: "Вот, Накадзима уже пошел спать, и мне, пожалуй, пора ложиться". Стоило мне вернуться из поездки к родителям и открыть окно, как из окна Накадзимы доносилось: "С возвращением!"

Мы даже сами не заметили, как такое естественное участие в жизни друг друга и умение безошибочно отличать из всех шумов звук открывающегося окна стали началом любви.

Вскоре наступил долгий период прощания с мамой, во время которого мне приходилось постоянно мотаться между домом и своей квартирой в столице. Тогда возможность вернуться к себе и увидеть свет в окне Накадзимы явилась для меня спасительной отдушиной. В те тяжелые дни это было подлинным счастьем.

Там, в родительском доме, оставалось много добрых воспоминаний о папе и умирающей маме, но вечерами я одна-одинешенька садилась в поезд, чтобы вернуться в свою квартиру, поскольку ребенком у мамы я была тоже одним-единственным.

Мне не с кем было разделить этот путь.