Читать книгу - "О красоте - Зэди Смит"

— Вы серьезно? — встряла Зора.

Выхватив у матери листок, она почти вплотную поднесла его к близоруким глазам.

— Что за шутки, твою мать?

Прижавшись лбом к толстому стеклу, Говард чувствовал, как его брови пропитываются влагой. На улице все шел и шел демократичный снег Восточного побережья, выбеливая подряд садовые кресла и столы, деревья, почтовые ящики, заборные столбы. Говард выдохнул на стекло ядерный гриб и стер его рукавом.

— Зора, не пора ли на занятия? И не надо в моем доме таких слов. А? Ну да! Да ну? Нет! — пресекла Кики все Зорины попытки высказаться. — Все? Пусть Леви дойдет с тобой до стоянки такси. Сегодня я не смогу его отвезти; хочешь, спроси у Говарда, может, он его отвезет, в чем, правда, я сомневаюсь. А я позвоню Джерому.

— Меня не надо подвозить, — сказал Леви, и тут только Говард по-настоящему заметил сына и его обновку: тонкий черный женский чулок на голове, завязанный сзади узлом с небрежной, похожей на сосок пипочкой.

— Ты не сможешь ему позвонить, — тихо сказал Говард. И оперативно отступил с глаз долой за их гигантский холодильник. — У него нет денег на телефоне.

— Что ты сказал? — спросила Кики. — А? Не слышу.

Внезапно она возникла за его спиной.

— Где у тебя записан телефон Кипсов? — осведомилась она, хотя обоим был известен ответ.

Говард молчал.

— Ах, да, конечно, — сказала Кики, — он записан в ежедневнике, том самом ежедневнике, забытом в Мичигане на знаменитой конференции, на которой тебе было недосуг думать о таких пустяках, так жена и дети.

— Давай не сейчас, а? — попросил Говард. У виновного одна возможность — умолять об отсрочке приговора.

— И так всегда, Говард. Что бы ни случилось — расхлебывать мне, мне отвечать за твои поступки, и…

Говард шарахнул кулаком по холодильнику.

— Прошу, не надо. Дверца отскочила, она и так уже… Все разморозится, закрой плотнее, плотнее, еще… Ну, хорошо: это печально. Печально, если так все оно и есть, но как раз этого мы пока не знаем. Сейчас имеет смысл без суеты, потихоньку выяснить, что за чепуха там творится. Давай успокоимся и поговорим — например, когда мы… Когда приедет Джером и нам в принципе будет, о чем говорить. Согласен?

— Хватит ссориться, — тихонько буркнул, а затем громко воззвал Леви из дальнего угла кухни.

— Мы не ссоримся, дорогуша, — сказала Кики и наклонилась вперед.

Она нагнула голову и размотала широкий огненно - красный платок. Две ее толстые тугие косы спускались до попы, как бараньи рога, если те раскрутить. На ощупь выровняв концы платка, Кики запрокинула голову и дважды обмотала ткань, завязав ее на прежний манер, только туже. После этого Кики оперлась о стол и повернулась к детям подтянутым, непререкаемым лицом.

— Все, спектакль окончен. Зур, в горшке возле кактуса было несколько долларов. Дай их Леви. Если там ничего нет, одолжи ему из своих, я потом верну. У меня в этом месяце туговато с финансами. Хорошо. Иди и учись. Чему-нибудь. Чему угодно.

Когда через несколько минут за детьми закрылась дверь, Кики повернулась к мужу с выражением, в котором только он мог прочесть каждую строку и каждую сноску. Говард беспричинно улыбнулся. Ответной улыбки не последовало. Говард посерьезнел. Случись сейчас схватка, даже идиот не поставил бы на него. Нынешняя Кики (которую однажды, двадцать восемь лет назад, в первый день в их первом доме, Говард перекинул через плечо, словно легкий скатанный ковер, чтобы потом положить и самому лечь сверху) весила верных сто тринадцать килограммов и выглядела на двадцать лет моложе него. Женщины ее этнической принадлежности почти избавлены от морщин, а у Кики, благодаря набранному весу, кожа вообще была поразительно гладкой и упругой. В пятьдесят два года у жены сохранилось совершенно девичье лицо. Красивое лицо норовистой девчонки.

Она метнулась назад в кухню и так стремительно пронеслась мимо, что он рухнул в стоявшее поблизости кресло-качалку. Подлетев к столу, она стала яростно набивать сумку совершенно не нужными на работе предметами. Заговорила, глядя в сторону:

— Знаешь, что меня поражает? То, что один и тот же человек в чем-то профессор профессором, а в чем-то — дремучий кретин! Посмотри «Азбуку для родителей», Гови. Ты узнаешь, что подобные действия приводят к абсолютно противоположному результату. Абсолютно противоположному.

— Но, черт возьми, — задумчиво сказал Говард из кресла-качалки, — все всегда и происходит совершенно не так, как мне хочется, а наоборот.

Кики застыла на месте.

— Ну да. Ты у нас вечно ущемлен. Твоя жизнь — разгул потерь.

Это был намек на недавнее кошмарное происшествие. Предложение распахнуть в их супружеском особняке дверь в прихожую страданий. Предложение было отклонено. И Кики приступила к решению привычной задачки — как разместить маленький рюкзачок посередине широченной спины.

Говард встал и благопристойно запахнул банный халат.

— У нас есть хотя бы их адрес? — спросил он. — Домашний адрес?

Словно ярмарочный умелец читать мысли, Кики сжала виски и медленно заговорила. И хотя ее поза выражала саркастичность, глаза ее были мокры.

— Мне хочется понять, что, по-твоему, мы тебе сделали. Твои родные. Что мы тебе сделали? Лишили тебя чего-то?

Говард со вздохом отвел глаза.

— Мне все равно во вторник читать доклад в Кембридже… Могу вылететь в Лондон днем раньше, если только…

Кики хлопнула по столу.

— Бог мой! На дворе не 1910-й год, Джером волен жениться, на ком душа пожелает. Или, по-твоему, надо заказать визитные карточки и велеть ему встречаться с дочерьми только тех преподавателей, которых ты…

— А мог этот адрес быть в зеленом молескине?

Она смахнула повисшие на ресницах слезы.

— Понятия не имею, где он мог быть, — передразнила она его. — Ищи сам. Вдруг обнаружится под слоем мусора в твоем свинарнике.

— Ну, спасибо, — сказал Говард и по лестнице пустился в обратный путь в свой кабинет.

3

В жилище Белси, высоком темно-красном здании в типичном для Новой Англии стиле, четыре скрипучих этажа. На плитке над входной дверью выбита дата постройки (1856), и как бы ярко ни било солнце в зеленоватые крапчатые окна, на половицы ложатся лоскуты призрачного света. Эти окна — копии: подлинники слишком дорогостоящи. Застрахованные на крупную сумму, они хранятся в большом сейфе в цокольном этаже. Дом Белси и ценен-то, главным образом, своими окнами, однако в них нельзя смотреть, их нельзя открыть. Единственный подлинник — световой люк на самой крыше, с многоцветным стеклом, бросающим на разные; в зависимости от того, под каким углом в тот момент находится над Америкой солнце, — части верхней лестничной площадки круг разноокрашенного света, от которого белая рубашка у проходящего становится розовой, а, скажем, желтый галстук — синим. В семье бытует предрассудок: едва пятно утром появится на полу, ни в коем случае в него не наступать. Десять лет назад можно было увидеть, как дети пытаются втолкнуть в него друг друга. Даже сейчас, став почти взрослыми, они, как и прежде, обходят его стороной.