Читать книгу - "Самая прекрасная земля на свете - Грейс Макклин"

Мы спустились с холма, миновали многоэтажную парковку, зал игровых автоматов, Клуб Трудящихся, центр занятости, букмекерскую контору и паб, где запах хлорки мешался с запахом пива. По выходным на тротуаре валялись спущенные шарики и иногда — прокладки с красными пятнами. Однажды я заметила иглу, и мы тут же перешли через дорогу.

В нашем городке всё почему-то не там, где надо. Автомобильные моторы в садах, полиэтиленовые пакеты в кустах, магазинные тележки в реке. Бутылки в канаве, мыши в пустых бутылках, стены, исписанные словами, и указатели, на которых слова зачеркнуты. Есть у нас уличные фонари без лампочек, дыры на проезжей части, дыры на тротуарах и дыры в автомобильных глушителях. Есть у нас дома с выбитыми стеклами, люди с выбитыми зубами и качели с выбитыми сиденьями. А еще — собаки без ушей и кошки без одного глаза, а однажды я видела птицу почти без перьев.

Мы миновали «Вулворт», уцененку, «Квик-сейв» и кооперативный магазин. Потом прошли по туннелю под мостом — стены там темно-зеленые и плакучие, а когда вышли, оказались на пустыре, прямо перед Домом Собраний. Дом Собраний — это черный металлический сарай, по три окна с каждой стороны. Внутри стоит очень много красных стульев, на каждом подоконнике — ваза с желтыми искусственными розами: к лепесткам, на одинаковом расстоянии друг от друга, приклеены искусственные капли.

Папа и мама когда-то помогали строить Дом Собраний. Он не очень велик, но он принадлежит братьям. В те времена народу в общине было немного, человека четыре-пять. Без папы с мамой община, наверное, и вовсе бы зачахла, но они всё молились, и потом еще многие люди приняли веру. Очень было здорово, когда у них наконец появилось собственное место для собраний. Строили этот дом три года, и все деньги на него пожертвовали братья.

Внутри было холодно, потому что батареи еще не успели нагреться. Возле кафедры Элси и Мэй разговаривали со старой Нел Браун, сидевшей в инвалидной коляске.

Мэй сказала:

— А, вот и моя прелестюшечка!

Элси сказала:

— А, вот и моя куколка ненаглядная!

— Ты моя лапушка! — сказала Мэй, обнимая меня.

— Сокровище наше, вот ты кто! — сказала Элси, целуя меня в щеку.

Мэй сказала:

— Тетя Нел как раз рассказывала мне о тех временах, когда у нее кое-что приключилось со священником.

— Виноградинку будешь? — спросила Нел.

Жуя, она трясла подбородком, потому что у нее нет зубов. Над верхней губой у нее росли усики. С нижней губы летели брызги.

— Нет, спасибо, тетя Нел, — сказала я.

Мне было не до еды, а если бы и было, я не захотела бы есть рядом с тетей Нел, потому что от нее пахнет мочой.

Подошел дядя Стэн. Дядя Стэн — Старший Блюститель. Он пьет молоко из-за язвы, а сам из «Бумынгема». Судя по всему, Бумынгем — Вертеп почище нашего городка. Именно там он обзавелся язвой, хотя некоторые говорят, что он ею обзавелся из-за тети Маргарет. Стэн обнял тетю Нел за плечи и сказал:

— Ну и как тут моя любимая сестрица?

Нел ответила:

— По-моему, ковер не мешало бы пропылесосить.

Дядя Стэн перестал улыбаться. Посмотрел на ковер.

Сказал:

— Верно.

Дядя Стэн пошел искать пылесос, а я пошла искать папу. Он сидел с Брайаном в библиотеке, они разбирали лишние журналы, оставшиеся с прошлого месяца. На плечах у Брайана (поверх куртки) и в волосах лежали белые хлопья.

— К-к-к-к-как д-д-д-д-дела, Д-д-д-д-джудит? — спросил Брайан.

— Все хорошо, спасибо, — сказала я.

Только это была неправда. У меня опять заболел живот. Я до этого ненадолго забыла про Нила, а теперь опять вспомнила.

Вошел Альф. Его язык метался из одного уголка губ в другой, как у ящерицы. Он сказал папе:

— Отчеты сдали?

Папа кивнул. Папа называет Альфа «правой рукой командира». Ростом он немногим выше меня, зато носит ботиночки на каблуке. Волос у него кот наплакал, но те, какие есть, зачесаны поперек головы шлемиком и сбрызнуты лаком. Помню, однажды, когда мы проповедовали, волосы ему подняло ветром, и он тут же прыгнул в машину и закричал: «Беги, малая, купи мне лаку для волос!» — и так и не вылез, пока я не вернулась.

Вошел дядя Стэн, волоча пылесос. Был он каким-то серым.

— Лектор не приехал, — сказал он. — Не появится — придется мне выступать, а мне неохота.

— Появится, — сказал папа.

— Не знаю, — сказал Альф. Поддернул штаны. — Предыдущий лектор заблудился и не доехал. — Тут он вдруг увидел меня и тут же перестал хмуриться. — Джози там тебе кое-что принесла.

Его ухмылка мне совсем не понравилась.

— А что? — спросила я.

Папа сказал:

— Вежливые люди отвечают «спасибо», Джудит.

Он нахмурился и вроде как рассердился, а я покраснела и стала смотреть вниз.

А Альф сказал:

— Ну вот так я тебе всё и расскажи. Какой же это тогда будет сюрприз?

Джози — жена Альфа. Она очень низенькая и толстая, у нее длинный седой хвост и рот-щелочка, вязкая слюна собирается в уголках и тянется, будто гармошка, когда она говорит. Она носит дурацкую одежду и любит шить такую же для других. Мне она уже подарила: вязанное крючком платье с синими и персиковыми розочками (и постоянно о нем спрашивала, пока оно не село при стирке), бирюзовую юбку до полу, обшитую по подолу тесьмой, вязанную крючком держалку для туалетной бумаги в форме Золушки, которую папа отказался вешать в уборной и я сделала из нее холм в Красе Земель, коврик на сиденье для унитаза, которым теперь заткнута щель под задней дверью, ярко-синие гетры, оранжевый комбинезон, два свитера и вязаную шапочку. Джози, видимо, считает, что мы совсем бедные, или что я уже совсем большая, или что я вечно мерзну. Когда-нибудь я ей все-таки скажу правду: мы не богаты, но деньги на одежду у нас есть, мне всего десять лет и росту во мне сто сорок сантиметров, хотя выгляжу я старше, потому что внимательно читаю Библию и часто разговариваю со взрослыми, и мне, по большей части, не холодно и не жарко.

Я пробежала глазами по толпе, но Джози не обнаружила. Тем не менее я на всякий случай спряталась за колонку, туда, где стоял Гордон. В общине нет моих сверстников, и хотя Гордон меня гораздо старше, болтаю я обычно с ним. Гордон проверял, как работает микрофон, постукивая по нему пальцем.

Я посмотрела на часы. До того момента, когда Нил Льюис окунет меня в унитаз, оставалось ровно двадцать три часа. Тут ничего не поделаешь. Гордон настраивал микрофон. Я спросила: «Есть мятная конфетка?» — он пошарил в кармане. Вскрыл цилиндрик, уронил грязную белую лепешку мне на ладонь. «Спасибо», — сказала я. Мятные конфетки я прошу у Гордона только в самых экстренных случаях. Сам Гордон закинул в рот две штуки и продолжил распутывать провода.