Читать книгу - "Время ангелов - Айрис Мердок"

— С тревогой думаю, что Мюриэль — типичная представительница молодого поколения, — продолжала Нора. — По крайней мере, типичная представительница наиболее смышленой части молодого поколения. Она от природы наделена сильной волей и высокими принципами. Из нее должен сформироваться достойный член общества. Но все идет как-то не так. Она еще не нашла своего места в обществе. Создается впечатление, что именно ее незаурядность и толкает ее к аморализму. Этому вопросу вы обязательно должны уделить место в своей книге.

Маркус взял отпуск в школе на два семестра, чтобы заняться сочинением книги, о которой размышлял долгое время. Это должен был быть философский трактат на тему морали в светскую эпоху. Он надеялся, что книга не останется незамеченной. Она будет написана лаконичным стилем, но очень броско и уверенно, и должна своей риторикой и эпиграмматичностью напоминать «Рождение трагедии из духа музыки» Ницше.

— Я понимаю вашу мысль относительно Мюриэль, — сказал он. — Я замечаю это и в других одаренных молодых людях. Как только они начинают размышлять о морали, в них тут же появляется дух изощренного имморализма.

— Конечно, это не всегда приводит к серьезным проступкам. Правонарушение имеет иные корни, обычно в семье. Этот сын Пешкова, на мой взгляд, натуральный правонарушитель, если только вы не против, что я так отзываюсь о вашем бывшем ученике. В случае с ним…

Нора продолжала излагать свою точку зрения на предмет правонарушений, а Маркус вздыхал про себя. Маркус вздыхал не потому, что его утомили рассуждения Норы. Просто он не любил, когда ему напоминали о Лео Пешкове. Лео был неудачей Маркуса. В ходе своих служебных дел Нора обнаружила Пешковых, отца и сына, в какой-то грязной дыре, из которой помогла им выбраться сначала в церковный приют, а потом, при посредничестве епископа, в их нынешнее жилище в пасторском доме. Они поселились как раз перед прибытием того странного пастора, инвалида, о котором уже шла речь. Лео, в то время школьник, посещал не совсем хорошую местную школу, и Нора попросила Маркуса принять мальчика к себе. Маркус и Нора платили за учение Лео, но Пешковы об этом не знали.

В школе Лео выбрал для себя роль своенравного умника и играл ее так умело, что Маркус, опытный педагог, не мог с ним справиться. Маркус был сведущ в самопознании и знал наиболее смелые гипотезы современной психологии. Терпимый к себе, он хорошо сознавал ту тонкую и важную роль, которую играет в правильном формировании учителя некоторый природный садизм. Маркус знал, насколько он сам является садистом, понимал механизм действия этого садизма и был вполне уверен в своей компетентности. Он был хорошим учителем и хорошим директором. Но садизм, который в естественной неразберихе человеческих отношений остается внутри рациональных пределов, может за эти пределы выйти, как только рядом окажется хороший партнер.

Лео оказался прекрасным партнером. Его особый, лукаво-дерзкий мазохизм подходил как нельзя лучше темпераменту Маркуса. Маркус наказывал его, а он приходил за новой порцией. Маркус взывал к его лучшим чувствам и пытался третировать, как взрослого. Слишком много противоречивых чувств было между ними. Маркус был доверчив и ласков. Лео был груб. Маркуса охватывал слепой гнев. Лео, гений смуты, пережидал грозу. Маркус надеялся, что он поступит в университет изучать французский и русский. Но Лео в последний момент, при потворстве учителя математики, к которому Маркус в отчаянии начал относиться как к сопернику, поступил в технический колледж в Лейчестершире, на инженерное отделение. Доходили вести, что он учится неважно.

— Это все следствие разрушения христианства, — говорила Нора. — Не подумайте, что я против исчезновения его со сцены, но все произошло иначе, чем мы представляли в молодости. Прежде чем мы уберем всю эту чушь из нашей системы, атмосфера «гибели богов» успеет свести с ума многих.

— Меня вот что волнует. А действительно ли мы хотим, чтобы все это ушло из нашей системы? — спросил Маркус, прогоняя образ злополучного юноши. Свойственную Норе, радикальной фабианке[7], неуступчивую рационалистичность он находил несколько устаревшей. Чисто рациональный мир, за который она боролась, так и не был построен, и ей никогда не удавалось примириться с существующим миром, более запутанным, но подлинным. Маркус, разделявший многие ее убеждения, не мог победить в себе чувство очарованности тем, что она называла атмосферой «гибели богов». Неужели это случится — громадный занавес, сотканный из тумана и тайн, наконец поднимется? И что же обнаружится по ту сторону? Маркус не был верующим, но он считал себя, как иногда формулировал, поклонником христианства. Его любимым чтением была теология. А в более молодые годы он чувствовал неясную, окрашенную чувством вины радость от того, что его брат — священник.

— Да, хотим, — сказала Нора. — Плохо, что вы просто попутчик христианства. С умирающей мифологией опасно заигрывать. Все эти истории попросту фальшивы, и чем чаще об этом будут напоминать, тем лучше.

Они спорили об этом и прежде. Чувствуя себя вялым, не склонным аргументировать, Маркус с грустью понял, что чай уже выпит. Вытирая пальцы жесткой льняной салфеткой, он повернулся к огню.

— Хорошо, — еле слышно произнес он, — я завтра пойду, увижусь с Карлом и буду настаивать на свидании с Элизабет.

— Правильно. И не уходите, не получив ответа. В конце концов, вы уже звонили туда три раза. Я могу даже пойти с вами. Я давно не видела Мюриэль, а мне хотелось бы с ней поговорить откровенно. Если с Элизабет и в самом деле неладно, я считаю, вы должны привлечь общественное мнение. Не в том смысле, что ваш брат должен быть лишен сана и подвергнут освидетельствованию, но его следует принудить вести себя более разумно. Пожалуй, я побеседую с епископом, мы часто встречаемся на заседаниях административного совета.

Нора поднялась и начала убирать тарелки, теперь усыпанные золотистыми крошками, измазанные джемом. Маркус грел руки у огня. В комнате стало прохладно.

— Ходят странные слухи, — сказала Нора, — что у Карла якобы роман с этой цветной служанкой.

— Пэтти? Но это абсурд.

— Почему же, помилуйте, абсурд?

— Она такая толстая, — хихикнул Маркус.

— Не ерничайте. Признаюсь, не могу называть ее мисс О’Дрисколл, ведь она черна, как ваша шляпа.

— Пэтти вовсе не так черна. И не в этом дело.

Маркус слышал сплетни, но не верил. Это не в духе Карла, человека строгих, даже пуританских взглядов. Тут Маркус мог ручаться за брата, как за самого себя. Он поднялся со стула.

— О, Маркус, неужели вы собираетесь уходить? Почему бы вам не остаться на ночь? До Эрл Коурт путь неблизкий, а на улице такой ужасный туман.

— Надо идти. Много работы, — пробормотал он.

Десять минут спустя он уже шагал по обледеневшему тротуару, и его одинокие шаги звучали гулко внутри тяжкого колокола тумана. Он успел позабыть о Норе. Вместо этого в нем проклюнулся теплый росток радости — предчувствие скорой встречи с Элизабет.