Читать книгу - "Дьявольский рай. Почти невинна - Ада Самарка"

Напоследок перед отъездом меня напутствовали гарантией женских болезней, во избежание которых я должна заниматься китайской оздоровительной гимнастикой, но я все же нашла в себе силы любоваться смешной стороной всего этого балагана. Он рекомендовал мне ставить очищающую клизму и обязательно (обязательно!) промывать нос!

Вся моя сущность содрогалась и гремела в те страшные моменты, когда мягким вкрадчивым голоском в меня вдалбливалась идея моего женского пола.

В мае 1993 года после долгой ангины у меня начались месячные. Я уже была отроком просвещенным, имея за плечами «написанные с тонким юмором и легкочитаемые» вырезки из газеты «Семья», книжку, презентованную на мое одиннадцатилетие, под названием «Девочка становится взрослой» и трофей особой ценности (как, впрочем, и опасности), который был однажды найден в родительском ящике, который тщательно перепрятывался, но от меня-то (хе-хе)… В конце концов, мы с мамой мирно выяснили отношения. Она спросила меня, поняла ли я в этом сложном порнографически-графоманском произведении хоть слово. Я призналась, что, в общем-то, нет. Мне очень деликатно объяснили, что подобную литературу вряд ли есть смысл запретить вообще, но я еще слишком мало знаю, чтобы быть способной к правильному восприятию, и моя сегодняшняя оценка некоторых… м-м-м действий может фатальным образом испортить мое соответствующее восприятие этих вещей завтра. Я согласилась. Тема секса оставалась чем-то чересчур дремучим даже для меня, и я решила отдать все внимание литературному творчеству. В январе 1993-го завязалась моя первая серьезная сага про «космических пришельцев и методы борьбы с ними». Это было намного интереснее легендарного Кинессовского «Брака под микроскопом» (который, к слову, никогда мною прочитан до конца и не был).

Нет, не мерзко, да и в тех смутных очертаниях, что я все-таки смогла различить в словесной мути, я не увидела ничего шокирующего. Разве что лесибанки или как их там…

* * *

Пляж радостно шумел и шевелился розовыми, оплывшими жиром телесами. Как всегда, когда заезд из близлежащих областей несколько расшатывает приморскую романтику своим провинциальным дыханием. Но было весело.

Это была классическая иллюстрация к постулату: «Граждане СССР имеют право на отдых». Простоватые профсоюзники и новоиспеченные предприниматели активно и деловито отдыхали, резались в карты под треск накрытого полотенцем радиоприемника, а рядом тучная мать семейства извлекала из клетчатой сумки пищевые термосы с котлетами и кастрюлю с картошкой в мундирах.

Прошлогоднего Саши (и его морской капусты) на обычном месте не было. И быть не могло – там, где год назад стояли лежаки «для сотрудников», было пусто, и солнце, насмехаясь, заливало все серое пространство, потому что от тента остался один металлический каркас – ржавый скелет, пятнистый от слущившейся краски. Я чувствовала, как ветер распустил мои волосы, и они развевались как шерстяная шаль с бахромой. Был типичный ранний июнь.

Мы оставили наши вещи на теплой гальке внизу и пошли гулять по развороченной штормом набережной. Мои любимые пирсы походили на остатки космического города после ядерной войны. Стеклянные двери в лифт разбиты вдребезги. Какая чудовищная сила могла сделать такое с моей Имраей?

Посмотрев на выбеленный солнцем и облепленный высохшими водорослями пейзаж, мы собрались возвращаться на Маяк, потому что жара стояла невыносимая, а дома нас ждали нераспакованные сумки и оставшийся с поезда обед.

Купаться было не разрешено, так как происходит «сложный процесс адаптации». В канун своего 12-летия я стала вполне сносным и очень тихим, так сказать, выдрессированным, ребенком, поскольку почти четыре года провела в неразлучном контакте с отцом, который таскал меня повсюду и втайне, возможно, даже гордился плодом своего творения (хотя до меня лично доходила лишь сухенькая критика). Впрочем, самым большим его достижением можно считать мою абсолютную убежденность в собственной никчемности, уродливости и непотребности в этом высокообразованном и культурном мире.

Так мы и шли в чинном молчании: впереди отец со своей ассирийской бородой, в темных очках, с непроницаемым лицом, и смиренная дочь – плетущееся следом разболтанное создание, потерянное в смутном промежутке между отрочеством и детством. Я кусала ногти, шмыгала носом и громко шаркала спертыми у мамы босоножками на непозволительно высоком каблуке. Ноги то и дело подворачивались, как у новорожденной газели, глаза слепило отсутствие забытых в поезде очков, а спина чесалась от пота, от пляжа, который мы покидали, и от моря, в котором мне не дали искупаться.

Мы поднялись по невыносимо крутой лестнице, где не было ни сантиметра тени (как же папаша не любил пользоваться прохладным быстрым лифтом!), прошли сквозь санаторский парк, там еще куча ступенек по дороге с проходной.

Имрая занимала огромное расстояние вдоль самого красивого побережья, но в плане материально-социальных благ имела уровень весьма провинциальный. Наш Маяк стоял особняком на горе, занимая целый мыс. Но кроме лавров с фисташками, там не было ничего, что помогло бы нам просуществовать в повседневной жизни, и мы ходили за покупками в поселок Эбра, где было приблизительно двенадцать многоквартирных домов и кооперативное чудо «Ласточкин дом», где можно было купить папин красный портвейн и Адкину красную панамку.

Мы зашли в магазин. Я споткнулась о порог и влетела в чье-то заботливо подставленное плечо. Отец наградил меня испепеляющим взглядом, чтобы мне стало совестно за плесень в его отпуске, и сказал:

– Тапки эти ты надеваешь в последний раз.

– Угу, – ответила я, завершая свою партию уже в уме: «Как же, в последний. Это тебе надо уж очень сильно рассердиться, чтобы купить мне новую пару!»

На следующий день отец выгуливал меня на санаторском причале и заодно наблюдал шикарный имрайский закат. А мое напряженное внимание сконцентрировалось в конце «днепровской» территории, где громоздился высокий забор и обтянутый сеткой пирс следующего санатория. Мой прошлогодний знакомый, обитатель зенита отцовских симпатий был тут как тут. Папаша это тоже заметил, и прежде чем я успела поскользнуться или подвернуть ногу, или вызвать гром небесный – страшная минута пришла сама по себе: мы встретились.

– Здравствуй, львенок! – Йог покровительственно потрепал мои лохматые волосы. Он всегда называл меня львенком, я ведь любила львов. Мелкий льстец!

– Здравствуй, Саша, – глядя мимо его страшных зелено-желтых глаз, ответила я, одновременно изумляясь, что он здоровается сначала со мной.

– Я наблюдал за тобой сегодня. Знаешь, это потрясающее преображение. Ну что ж, теперь ты – настоящая женщина.

Я, как всегда, не поняла, рассеянно глянув на мазут под ногтями и крест от потерянного лейкопластыря вокруг расчесанного комариного укуса.

– Здравствуйте. – Саша пожал руку моему отцу.

Спросил, как у нас в Киеве. Оказалось, что так же, как и у них в Питере.

– Ну и как? – влезла я.

Саша улыбнулся, но ничего не сказал. Они говорили потом, без меня, минут пять и договорились встречаться на пляже каждый день. Меня эта перспектива откровенно страшила.