Читать книгу - "Улыбка женщины - Николя Барро"

— Мне смотрит, — с улыбкой возразила я.

— Этот не принесет тебе счастья, — настаивала она.

Тогда замечание Бернадетт показалось мне чересчур скоропалительным, однако сейчас, наливая кипящую воду в чашку с растворимым кофе, я не могла не признать, что она была права.

Я послала ей эсэмэску, отменив нашу встречу в невнятных выражениях. Допила кофе, надела пальто, шарф и перчатки и вышла в холодное парижское утро.

Иногда мы выходим в город, чтобы куда-нибудь прийти. А иногда — просто чтобы бродить, пока не рассеется туман, не улягутся сомнения или мысль не додумается до конца.

В то утро я не преследовала никакой цели. Голова казалась до странности пустой, а сердце таким тяжелым, что время от времени я неосознанно прижимала ладонь к грубой ткани пальто. На улицах было еще малолюдно, и я слышала одинокий стук своих каблуков по мостовой, пока не оказалась возле каменной арки, соединяющей улицу Ансьен-Комеди с бульваром Сен-Жермен. Как я радовалась четыре года назад, когда удалось найти квартиру в этом районе! Мне нравился маленький, оживленный квартал, протянувшийся от широкого бульвара, с его косыми улочками и переулками, овощными, устричными и цветочными ларьками, кафе и лавочками, до берега Сены. Я жила на четвертом этаже старого дома с видавшей виды каменной лестницей. Из моего окна был виден знаменитый «Прокоп», ресторан, которому не одна сотня лет и в котором, по-видимому, расположена старейшая в Париже кофейня. Туда захаживали знаменитые писатели и философы: Вольтер, Руссо, Бальзак, Гюго, Франс. Великие люди, чье незримое присутствие чувствуют и нынешние посетители, уютно расположившиеся в красных кожаных креслах под огромными люстрами.

— Тебе повезло, — заметила Бернадетт, когда я показала ей свое новое жилище.

В тот вечер мы устроили себе настоящий праздник в «Прокопе» и ели действительно замечательную курицу в винном соусе.

— Только подумать, кто здесь сидел… И ты живешь всего в двух шагах. Здорово!

Бернадетт восхищенно озиралась по сторонам, а я, поддев на вилку пропитанный вином кусочек мяса, смотрела на него и думала: «Какая я все-таки мещанка!»

Здесь появилось первое в Париже мороженое, и этот факт, честно говоря, больше поражал мое воображение, чем какие-то бородатые мужчины, излагавшие на бумаге свои умные мысли. Но моя подруга, вероятно, меня не понимала.

В квартире Бернадетт было полно книг. Они стояли на занимавших всю стену полках высотой не менее метра. Они лежали на обеденном и письменном столах, на журнальном столике, на прикроватной тумбочке. Даже в ванной я, к своему удивлению, обнаружила несколько книг на маленьком столике возле унитаза.

— Не могу представить себе жизнь без книг, — призналась мне как-то Бернадетт.

И я кивнула, слегка пристыженная.

В принципе я тоже интересовалась литературой. Но не только. И если у меня был выбор, я всегда предпочитала прогуляться на свежем воздухе или испечь абрикосовый пирог. Распространяющиеся по квартире ароматы муки, масла, ванили и сливок будили мое воображение и навевали мечты. А может, все дело в декоративной металлической тарелке, украшенной изображениями двух роз и поварешки, которая до сих пор висит на кухне в моем ресторане? Помню, еще в начальной школе, складывая из отдельных букв осмысленные слова и выражения, я стояла перед этой тарелкой и разбирала выгравированную на ней надпись: «Строго говоря, только один вид литературы умножил на земле человеческое счастье. Это поваренные книги».

Мысль принадлежала некоему Йозефу Конраду, и долгое время я нисколько не сомневалась в том, что за этим именем скрывается великий немецкий повар. Каково же было мое удивление, когда много лет спустя мне в руки попал его роман «Сердце тьмы». Я купила его, отдавая дань детским воспоминаниям, однако так и не прочла. Название, во всяком случае, вполне соответствовало моему мрачному настроению в тот день. «Может, пришло наконец время открыть эту книгу?» — с горечью спросила себя я.

Но когда мне плохо, я не читаю. Я занимаюсь цветами.

По крайней мере, так я думала в тот момент, не подозревая, что той же ночью буду как сумасшедшая листать страницы романа, который, если можно так выразиться, свалился на меня как снег на голову. По сей день не верю, что это была случайность.

Я кивнула Филиппу, официанту из «Прокопа», который приветливо помахал мне рукой через стекло, равнодушно прошла мимо мерцающих витрин небольшой ювелирной лавки «Арем» и свернула на бульвар Сен-Жермен.

Начался дождь, и от проезжавших мимо машин во все стороны летели брызги. Закутавшись поплотнее в шарф, я упорно продолжала идти вперед.

Почему самые кошмарные и печальные события всегда происходят именно в ноябре? В моем понимании это самый неподходящий для тоски месяц, время, когда выбор цветов, которые можно сажать, так ограничен.

Я пнула ногой пустую банку из-под колы, которая загремела по мостовой и наконец улеглась в сточной канаве.

«Плывет кругленький камешек, мгновение тому назад плыл…» Все как в той невероятно трогательной песне «La Chanson de Toute Seule» Анн Сильвестр про речную гальку, которая только что перекатывалась под волнами и вот уже покоится на дне Сены.

Все меня покинули. Папа умер, Клод исчез. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой.

И тут зазвонил мобильник.

— Да?

У меня перехватило дыхание при мысли о том, что это может быть Клод, и я ощутила в теле прилив адреналина.

— Что случилось, мое сокровище? — Бернадетт сразу перешла к делу.

Рядом с визгом затормозило такси. Водитель как сумасшедший засигналил велосипедисту, нарушившему правила дорожного движения. Это прозвучало как трубный глас.

— В чем дело, моя хорошая? — кричала Бернадетт в трубку, пока я приходила в чувство. — Все в порядке? Где ты?

— Где-то на бульваре Сен-Жермен, — услышала я свой тоскливый голос.

На некоторое время я остановилась под навесом возле магазина, в витрине которого красовались разноцветные зонтики с ручками в виде утиных головок. С моих волос стекала вода, я чувствовала, как меня накрывает волна жалости к самой себе.

— На бульваре Сен-Жермен? — переспросила Бернадетт. — Бога ради, что ты там делаешь? Ты мне писала, у тебя неприятности?

— Клод ушел, — ответила я сквозь слезы.

— Как ушел? — В голосе Бернадетт послышалось нетерпение, как всегда, когда речь заходила о Клоде. — Этот идиот опять скрылся и не объявляется?

Я имела глупость рассказать Бернадетт о привычке Клода время от времени исчезать, и она не нашла в этом ничего веселого.

— Ушел навсегда, — всхлипывая, объяснила я. — Он бросил меня. Я так несчастна!

— Ах, моя хорошая, — ответила Бернадетт, и голос у нее был теплым, как объятия. — Ах, моя хорошая, моя бедная Орели… Но что произошло?