Читать книгу - "Альтруисты - Эндрю Ридкер"

— Уфф, — пробормотала Мэгги.

Она кое-как выбралась из-под Бруно и заковыляла по комнате.

— Кажется, у нас по-прежнему проблемы с самоконтролем.

Она всегда говорила «мы», имея в виду кого-то из мальчиков. Это помогало установить доверительные отношения.

В гостиной семьи Накахара неизменно стояла вонь горелых такитос, пицца-роллов и прочих полуфабрикатов, составлявших рацион Бруно. Эту вонь то и дело пронзали насквозь пуки полудохлого золотистого лабрадора по кличке Цветик, давно уже залегшего в угол умирать. Пол был застелен ковром грязно-бежевого цвета, похожим на лежалый снег у обочины дороги. Над коричневым диваном из кожзама висели два портрета в рамочках: Майкл Джексон и (Мэгги спросила) Петр Порошенко.

— С самоконтролем проблем нет. Просто у меня ОВР, — сказал Бруно, имея в виду оппозиционно-вызывающее расстройство, про которое он вычитал в интернете. — Это реальный диагноз, между прочим. Есть такое расстройство!

Однако правильная постановка диагноза — еще полдела.

— Вот именно, расстройство, — сказала Мэгги. — Не болезнь.

За полгода их знакомства Бруно перебрал множество увлечений, среди которых были выкидные ножи, чревоугодие и пиромания. Хотя Мэгги считала смешанные единоборства попыткой чокнутых боксеров найти философское оправдание своей тяге к рукоприкладству, это хобби Бруно нравилось ей больше остальных. Все же спорт, как-никак. И дает видимые результаты. Плоды Бруновых трудов сперва стали заметны на его собственном теле, а затем перекочевали и на ее.

— Уроки сделаны! — крикнул Алекс из-за кухонного стола заливистым, словно колокольчик консьержа, голосом.

Если Бруно был крепыш (как зверушка из воздушных шариков: мускулистые и раздутые руки-ноги с тонкими тугими сочленениями), то его брат казался миниатюрным и грациозным, гладеньким, обтекаемым. Чистая кожа, иссиня-черные волосы.

— Наша тренировка окончена? Тогда делай математику. Ах да! Сперва вытащи из духовки то, что там обуглилось, пожалуйста.

Она расстегнула ремень, которым ее большая плечевая сумка крепилась к груди, и та упала, тихонько звякнув молниями, на ковер. Освободившись от сумки, Мэгги начала готовить квартиру к предстоящим занятиям: положила три остро наточенных карандаша поближе к доминантной руке Алекса, а затем села на стул Бруно, чтобы свернуть окно с кровавой компьютерной игрой и открыть «ворд».

И тут, словно по сигналу, в кухню заглянул отец мальчиков — затрапезного вида японец, с которым ее до сих пор не познакомили и который почти не говорил по-английски, что было странно, ведь мальчики не знали японского. Он окинул комнату долгим озабоченным взглядом и вновь скрылся в спальне.

— Бруно, садись!

Тот хмыкнул и поплелся в кухню.

Мэгги была чутким деспотом. За ее строгостью крылась бездонная нежность к мальчикам. Ей вовсе не нравилось их наказывать. Она бы предпочла, чтобы они слушались ее просто так, из уважения. Причем она не ждала от них абсолютной безропотности. Детское уважение часто бывает больше похоже на неуважение. Так уж будущие подростки проявляют свою любовь. На ум пришла мысль одного выдающегося антрополога, которого она читала в университете: первым делом нужно заслужить уважение туземцев. Или не «туземцев»… Впрочем, не суть.

— Кто хочет мини-кальцоне? — спросил Бруно, доставая из духовки противень с почерневшими рулетами. А потом добавил рэперским речитативом: — Да я над вами прикалываюсь, чмошники! Эти крошки мои.

Он открыл рот и закинул туда рулетик.

Извилистый путь к Риджвуду начался для Мэгги с одной простой идеи, пришедшей ей на ум в детстве: мир не только тесен, он еще и весьма охотно откликается на ее старания.

Ребенком она часто гуляла в сент-луисском Форест-парке, собирая улетевшие с гольф-поля мячи. Набив ими стоявший в гараже синий мусорный бак на четырнадцать галлонов, она аккуратно отмыла и оттащила ко входу на поле свою добычу. Предпринимательский инстинкт подсказал воздвигнуть табличку: «Мячи для гольфа. $1 за штуку». В первый день она заработала сорок долларов и продала половину найденных мячиков. Но в следующие выходные Мэгги передумала торговать и решила раздавать мячи бесплатно. Почему бы и нет? Ей нравилось гулять, нравилось искать в траве белые шарики — даже очистительный ритуал их мытья радовал Мэгги! Хотя гольф представлялся ей самым нелепым хобби на свете — унылым развлечением для отживших свое белых стариков, — там, на зеленой лужайке, она впервые поняла, что хочет отдавать, а не брать.

Это было откровение. Если щедрые поступки приносят такую эйфорию, зачем люди вообще что-то продают? Зачем поддерживают концепцию «ты мне, я тебе» (а точнее, «все мне, все мне»), на которой строится торговля? Мэгги в считаные дни создала и разрушила рыночную нишу. А также усвоила ценный урок: границы, воздвигаемые между людьми и системами, вовсе не так неприступны, как кажется.

Она пришла к такому выводу вопреки стойкому недоверию отца ко всему филантропическому. Через несколько лет после того, как Мэгги обхитрила капитализм в Форест-парке, ей захотелось пожертвовать карманные деньги в фонд помощи жителям Нового Орлеана, пострадавшим от урагана. Артур отговорил дочь, прочитав ей пылкую лекцию о комплексе жертвы и неблагонадежности Красного Креста.

— Они ничего не делают с этими деньгами, просто сидят на них, — сказал он.

Переубедить его было невозможно. Однажды на День благодарения тетя Бекс битый час вела с ним идеологическую беседу о своем любимом благотворительном проекте, а потом он не выдержал и завопил: «Да на кой черт Израилю деревья?!» То было практически семейное кредо Альтеров, эдакая антигиппократова клятва: «Не помоги».

Мэгги отказывалась капитулировать. Два года назад, в 2013-м, она окончила Дэнфортский университет — сразу после смерти матери и последовавшего хаоса — и начала целенаправленно устраиваться на самые низкооплачиваемые работы в некоммерческих организациях. Вместе со своим университетским бойфрендом Майки Блументалем она поселилась на съемной квартирке в Мидтауне. Каждое утро он пешком ходил на «работу» в некую финансовую фирму, где целыми днями просиживал перед двумя тикающими мониторами и переводил крупные суммы денег с одного счета на другой. Мэгги жила у него бесплатно — над шумной, кишевшей туристами улицей рядом с Мэдисон-сквер-гарден, — и потому могла посвящать себя высокоморальным занятиям: три месяца на общественных началах заботилась о здоровье детей стран третьего мира, затем еще пять месяцев работала волонтером в организации, занимавшейся охраной водных ресурсов.

При этом Мэгги никогда не нравились женщины, с которыми приходилось работать (а работать приходилось почти исключительно с женщинами). Все они посвятили жизнь благотворительности и были грустными рядовыми солдатами на войне с несправедливостью мира. Их точеные лица с опухшими глазами напоминали традиционные ритуальные маски тех стран, что нуждались в их помощи. Но за душой у этих женщин не оказалось ни единого подвига, ни единой истории о поверженном зле. За обедом они вели разговоры на более чем приземленные темы. Куда больше их злила сломанная кофемашина в офисе, чем несправедливые законы. Где же горящие взоры, думала Мэгги, где страсть?