Читать книгу - "Выжить с волками - Миша Дефонсека"

Снова изобилие. «Сапог», о котором рассказывал дедушка, в моем воображении принял совсем другую форму. Здесь люди тоже были?бедными, но хлева уютными, фрукты вкусными, а украсть что-нибудь не составляло труда. А еще, конечно, транспорт: ребята забирались на задок телеги, а хозяин совсем не беспокоился по этому поводу. Даже я отважилась прокатиться несколько раз.

И вдруг в какой-то деревне — незнакомая форма. Смеющиеся солдаты, которые разговаривают с людьми и раздают конфеты детям! Американцы! Счастливые ребятишки кричат и без зазрения совести носятся вокруг них. Значит, это американцы? Люди, которые раздают конфеты? Улыбающиеся солдаты? Дедушка говорил, что американцы ничего не делают, чтобы помочь нам изгнать немцев, и вот они здесь!

Солдаты находились в ангаре, они раздавали женщинам и детям свертки, коробки, сигареты и плитки шоколада, забытый вкус которого я с неожиданной четкостью ощутила во рту.

Как только я увидела кусок шоколада в руке ребенка, то отбросила осторожность и тоже протянула руку.

Шоколад! Мне не часто приходилось есть его в Бельгии, но я считала шоколад волшебным лакомством, этот же просто вскружил мне голову. Я до сих пор осталась его большой поклонницей, могу за минуту расправиться с целой плиткой. Не желая того, я оказалась на коленях солдата, большого улыбающегося мужчины, который открывал коробку со странным мясом. Потом он крикнул окружающим (я запомнила, как звучало это слово): «Манкимит». Он настаивал на том, чтобы я попробовала. Оно было мягким, на вкус не очень похожим на то, что я ела раньше, но моему желудку понравилось. Monkey meat (англ. мясо обезьяны. — Примеч. пер.)… когда мне позже объяснили, что обезьянье мясо на самом деле было сделано из консервированной говядины, мне это показалось совсем странным. Я вижу, как сижу на коленях у этого огромного пехотинца, как и другие дети, без разбору запихиваю в рот шоколад, мясо, сухое печенье, а солдат смеется и выглядит таким счастливым из-за того, что накормил нас.

Немцев здесь больше не было, я могла идти вперед без опаски через местами разоренную, но свободную страну, и эта свобода — без немцев — до сих пор ассоциируется у меня со вкусом шоколада и Манкимита. Остаток дороги через Италию не был усыпан шоколадками. Я снова начала красть, теперь на рынках, хотя там редко попадались продукты. Потом я стала попрошайничать, как другие дети. Сначала я поверила, что в этой стране царит изобилие, но чем дальше я забиралась на север, тем более изголодавшимися выглядели люди и меньше продуктов лежало на прилавках. Торговцы относились к детям подозрительно. Мне хотелось хлеба, но его невозможно было найти. Мяса я тоже нигде не видела.

Как-то раз я раздобыла сандалии моего размера. Они не совсем плотно сидели на ноге, поэтому я не могла бегать, а мне приходилось удирать после каждой (удачной или нет) попытки украсть что-нибудь.

Я растерялась, когда услышала французскую речь. Крестьянин на старой телеге собирался обогнать меня на узкой горной дороге.

— Ты куда идешь, девочка? А, малышка?

Я уже несколько лет не разговаривала с людьми, только с собой, с животными и деревьями, иногда с небом и со смертью. В целом, я была немой. Чтобы ответить этому мужчине, мне пришлось сначала сложить слова в голове. Должно быть, он подумал, что я заикаюсь или он имеет дело с дурочкой.

— Я… иду к родителям.

— А где же твои родители?

— На севере.

— Тогда забирайся!

Удивительно, но я не испытывала трудностей с пониманием языка, а вот говорить самой было тяжело. Каждый раз мне требовалось время, чтобы сформулировать ответ, и я даже не думала о том, чтобы пользоваться длинными фразами. Но меня это не сильно волновало, общение словами больше не было моей сильной стороной — и все. Это не мешало мне думать, просчитывать варианты, как двигаться быстрее. Я не осознавала, кем стала за четыре года скитаний. Дикий исхудалый ребенок, чье лицо и тело покрыто шрамами. Я не думала, что пугаю людей. Мне казалось, что я выросла.

Волосы, обрезанные ножом, я прятала под шапкой. Последняя куртка, которую мне удалось украсть, была слишком длинной, поношенные штаны — грязными, но в Италии я видела детей еще более оборванных, чем я. Этот славный мужчина позволил мне проделать остаток пути в его телеге. Вдоль земляной дороги тянулись поля, фермы, а вдалеке я видела небольшие долины и рощи. В другой раз мне опять удалось проехаться на телеге, а когда мы добрались до фермы, мне дали краюху хлеба.

Но мой язык был слишком ограничен. Когда люди спрашивали меня, куда я иду, что так поздно делаю на дороге, мне было трудно ответить, и я боялась что-нибудь объяснять. Я снова замкнулась. Я знаками говорила им «до свидания» — и все, я даже не спрашивала, где нахожусь, потому что успела отвыкнуть от этого. Я шла, думала о маме, спешила добраться до знакомой страны, чтобы отыскать маму там, в Бельгии. Для меня все было просто: папа и мама, как и я, должны вернуться с востока. Я увидела американцев и подумала, что война окончена. Но все было совсем не так.

Я помню одну дорогу, на которой заблудилась. Там был перекресток, и, вместо того чтобы повернуть налево, как я делала в подобных местах, я пошла направо, думая, что это направление верное. И в конце концов я оказалась перед большими воротами (я даже подумала, что они ведут в замок). На самом деле это был монастырь. Здесь дорога кончалась.

Вокруг — туман, я шла довольно долго и не хотела поворачивать назад. Я злилась оттого, что потеряла столько времени, я хотела двигаться вперед как можно быстрее, а в результате оказалась в тупике. Я решила постучать. Мне открыла монахиня.

— Я хочу есть.

— Входи.

Я прошла через просторные комнаты с высокими потолками и арками в стенах. В глубине длинного коридора — столовая.

— Что ты делаешь ночью на дороге?

— Я иду к родителям, я потерялась и хочу есть.

— Сиди тут, я принесу тебе покушать.

Она вернулась с кружкой теплого молока, куском хлеба и овощами.

Я была не единственной, кого здесь приютили. Молодые мужчины ели, усевшись на матрасы на полу. Это место, должно быть, являлось временным пристанищем. Из разговора парней я узнала, что на севере война все еще продолжается. И тем не менее их речи были полны надежды. На следующий день, хорошо выспавшись, я немного послонялась вокруг сестер, пока мне опять не дали поесть. Война не окончена, я должна делать запасы.

Спустя годы, когда я выросла и у меня появилась возможность посетить Францию, мне показалось, что местность в окрестностях Гренобля очень похожа на то, что я помню об этом монастыре. Дороги что-то говорили мне. У меня возникло ощущение дежавю, словно однажды я здесь уже была. Но я так и не смогла отыскать монастырь в конце горной дороги, который приютил меня.

Мне пришлось возвращаться, но теперь я знала, что немцы никуда не ушли, они все еще здесь, со своими ружьями, сапогами и «серо-зеленой» формой. Американцы не смогли изгнать их до конца. Что мне делать, кроме того, как продолжать идти в Бельгию, к дедушке? Он обязательно узнает, где мама. И у него точно есть новости.