Читать книгу - "Блюститель. Рассказы, повесть - Сергей Кузнечихин"

— Пряников не купила? — спросила она капризным голосом, чтобы увильнуть от неприятного разговора.

Нинка словно и не услышала.

— Ну и как это называется? Ты совсем как ребенок. Целую кастрюлю пирожков съела. Такого и молодой желудок не выдержит.

Говорит вроде посмеиваясь, а голосок-то колючий, злой.

— Какую всю? Там еще много оставалось.

— Очень много. Три штуки. Я их приготовила, чтобы людей угостить на даче.

— Неужто три?

— Можешь посмотреть, кастрюля на столе. Пирожков не жалко, о здоровье твоем беспокоюсь. Думаешь, я не вижу, что весь пол в разводах. Рейтузы-то хоть сменила?

— Сменила, — кивнула она и опустила голову.

— А грязные куда спрятала?

— В тазике замочила и под ванну поставила. Сейчас простирну.

— Ладно, разберемся. А сейчас поедем с Куницыными дачу смотреть.

— С какими Куницыными?

— Это наши старинные друзья. У них там по соседству дача продается, вот мы и решили обзавестись, дело-то к старости идет. И тебя на свежий воздух будем вывозить.

Нинка улыбнулась, приобняла ее за плечо. Она покорно и радостно прижалась к теплому боку и притихла, не совсем понимая, кто из них дочь, а кто мать.

— И морковку посадим?

— Обязательно. Я давно Володьку соблазняла. Видимо, дозрел.

Дверной звонок защебетал затейливым птичьим голосом. Мудрено придумали. Три раза доводилось ей слышать звонки в городских квартирах, и все они были какие-то пугающие, а этот веселый.

— Легок на помине. Сейчас будет ругаться, что мы не собраны.

Едва переступив порог, зять и впрямь стал поторапливать. Но не ворчливо, а весело.

— Мне сегодня газетка с гороскопом попалась на глаза, и там черным по белому написано, что у овнов сегодня благоприятный день для приобретения недвижимости, так что я готов платить не глядя.

— Серьезно, что ли, — игриво удивилась Нинка.

— Абсолютно.

— И давно ли ты стал верить гороскопам?

— С сегодняшнего дня. Давай, тещенька, поторапливайся. Ты у нас главный оценщик. Без тебя нас непременно облапошат.

Зять дурачился, а ей почему-то стало тревожно, боялась, что за бодреньким голосом прячется какой-то подвох. И с какой стати она должна быть главным оценщиком?

— Быстрее, девушки, быстрее, а то Куницыны уже заждались. Я обещал быть у их подъезда через десять минут, а в городе пробки.

Дом, возле которого их ждали, был высоченным, но узким, с единственным парадным, и площадка перед подъездом не такая хмурая, как у них во дворе. Солнышка хватало, только лавочек не было. К машине подошли двое. Женщина примерно Нинкиных лет, а мужик вроде как помоложе, или ей показалось, потому что худощавый. Взгляд на нем почему-то задержался. А когда он улыбнулся, увидела «воротца» в середине верхних зубов и все поняла — это же Васька. Васька из ее деревни. Деревни, в которой родилась и росла до пятнадцати лет, из которой погнали на северную Кудыкину гору. Тощенький, долговязый Вася, который приносил ей первые жарки. Его «воротца» с другими не спутаешь. Но почему не узнал? Поздоровался и отвернулся. С зятем разговаривает. Забыл, как орешками угощал. Ее семью угнали, а их не тронули. Батька в активистах числился. А Васька проститься пришел, не забоялся. И не узнает. Даже не смотрит в ее сторону.

Мужики заняли передние сиденья. Нинка с подругой присоседились к ней. За приоткрытым окном нещадно шумела улица, и мужского разговора было не разобрать. Место ей досталось наискосок от водительского, рассмотреть лицо Васи не получалось, но зять почему-то называл его Андреем. Ехали очень медленно, останавливаясь через каждые пять минут, а то и чаще. Машины перед ними, машины за ними, и сбоку тоже машины. Постоят, постоят, потом проползут немножко и снова останавливаются. Она никогда не видела столько машин, собравшихся на дороге. Даже страшно стало.

— Как надоели эти ужасные пробки, нервов не хватает, — громко возмутилась Нинкина подруга.

— А тебе-то чего нервничать, — окоротил ее Вася, — сидишь в комфорте. Это Володя имеет право психовать, а он, как видишь, спокоен.

Голос у Васьки совсем другой стал, раньше звонкий был, задиристый, а теперь воркующий какой-то. Но она была уверена, что не обозналась. Оставалось доехать до места и там уже выбрать момент, когда жены рядом не будет, и спросить, почему имя сменил.

— Психуй, не психуй, все равно получишь кирпичом по мозгам. Но если бы дерганные тупые водилы поменьше психовали, и пробок было бы значительно меньше, — проворчал зять, и они в очередной раз остановились.

Ей показалось, что надолго, потому что задремала. А когда проснулась, машин не было ни перед ними, ни сбоку. Ехали по лесу.

— Ой, девки, а куда это нас мужики везут?

— Куда надо.

— Они с нами ничего не натворят?

— Ну, теща, ты молодец! — захлебываясь смехом, выдавил из себя шофер.

Она узнала голос и поняла, что спросонья сморозила что-то очень глупое. Хохот на первых сиденьях не унимался, зато соседки, щебетавшие всю дорогу, притихли, а Нинка вроде как и отодвинулась от нее.

— Скоро будем на месте, — все еще прыская, успокоил Васька.

Лес кончился. На обочине замелькали разномастные заборы с густо натыканными избами. Она еще не успела отойти от очередного конфуза и осмотреться, а машина свернула в переулок и остановилась.

— Граждане новоселы, прошу выйти и оценить.

— Пока еще кандидаты в новоселы, — поправила Нинка.

— Надеюсь, все срастется. Перечисляю плюсы: вода, электричество, рядом лесок с грибами, пригорок с дикой клубникой, озеро с карасями, и все перечисленные удовольствия в семнадцати верстах от городского дома.

— И это ты называешь удовольствием? — брезгливо хмыкнула Нинка, показывая на избушку.

— Зато практически даром.

— С лачугой я разберусь. Пригоню бригаду, и они за неделю поставят достойный дом, — вступился зять и повернулся к ней. — Ну что, тещенька, за тобой последнее слово, ты здесь главной будешь, дыши свежим воздухом и любуйся пейзажем. Смотри, какая красивая рябина. Пела в молодости: «Ой рябина кудрявая, слева кудри токаря, справа — кузнеца»?

— Душевная песня, — робко согласилась она.

— А я что говорю. Если прикажешь, вскопаю тебе три грядки: одну для лука, другую для огурцов, а третью для моркови, она, я слышал, зрение улучшает. Грядки — это лекарство от ностальгии по деревне. Но только три, чтобы не урабатываться.

Зять говорил, а она смотрела на крапиву и лопухи за щербатым забором, на низенькую завалюху и вспоминала такую же избенку в той деревне, куда их пригнали, вспоминала, как мужик, сопровождавший обоз, таким же бодрым голосом заверял отца, что им повезло, что других высаживают на голом месте, а ему по старой дружбе — в память об окопах на германской войне, где общих вшей кормили — придержал освободившийся домишко. И тоже про реку говорил, про лес, которые не дадут умереть с голоду.