Читать книгу - "Все, чего я не сказала - Селеста Инг"

Декан так утешал всех: студентов, которых бесили низкие оценки, преподавателей, которых оскорбили неполученные гранты. Работа декана – сделать так, чтобы потери казались пустячнее. Но студенческие «удовлетворительно с минусом» никогда не превращались в «хорошо», а новое финансирование не возникало из воздуха. Желаемого не получаешь – просто учишься обходиться без него. А Джеймсу только собой заниматься не хватало – дома ему невыносимо. Так и ждешь, что в дверях появится Лидия, что скрипнут половицы в ее спальне наверху. Как-то утром он услышал шаги у нее в комнате, не сдержался, задыхаясь кинулся наверх – а там Мэрилин расхаживает туда-сюда вдоль стола, открывает и закрывает ящики. Хотелось закричать: «Пошла вон!» – будто спальня – святилище. Теперь он по утрам берет портфель – якобы на лекцию собрался – и едет в колледж. И даже там в кабинете завороженно разглядывает семейный портрет, откуда смотрит Лидия – едва пятнадцать исполнилось, вот-вот выскочит из-под стекла, из рамки, бросит их всех. К середине дня Джеймс снова у Луизы, ныряет в ее объятия, затем ей между ног, и тогда разум его блаженно отключается.

Но, уехав от Луизы, он вспоминает вновь и только сильнее злится. Как-то раз по пути к машине подбирает пустую бутылку и швыряет в стену Луизиного дома. В другие вечера за рулем борется с соблазном протаранить дерево. Нэт и Ханна стараются не попадаться ему на глаза, а с Мэрилин он за последние недели не обменялся почти ни словом. Скоро Четвертое июля, Джеймс проезжает озеро и видит, что на причале развесили флажки и красно-белые шарики. Сворачивает к обочине и все это сдирает, каблуком лопает шарики один за другим. Когда все утоплено в воде, а причал сумрачен и гол, Джеймс уезжает домой, трясясь всем телом.

Нэт роется в холодильнике, и Джеймс сатанеет.

– Электричество тратишь, – говорит он. Нэт закрывает дверцу, но эта тихая покорность бесит еще сильнее. – Вот надо тебе под ногами путаться?

– Извини, – говорит Нэт. В одной руке у него яйцо вкрутую, в другой – бумажная салфетка. – Я не знал, что ты придешь.

В машине неотступно воняло выхлопами и моторным маслом, и лишь теперь Джеймс чует, что сам до сих пор пахнет Луизиными духами – мускусной едкой сладостью. Может, Нэт тоже почуял.

– Что значит – ты не знал, что я приду? Я целый день вкалывал как проклятый – у меня нет права прийти к себе на кухню? – Он ставит портфель. – Где мать?

– У Лидии. – Пауза. – Просидела там весь день.

Между лопаток покалывает, будто Нэт его упрекает.

– К твоему сведению, – говорит Джеймс, – мой летний курс – очень ответственная работа. У меня конференции. Совещания.

Он краснеет, вспоминая Луизу, – как он сидел в кресле, а она опустилась перед ним на колени, медленно расстегнула ему ширинку, – и от этого злится еще больше. Нэт не опускает глаз, слегка выпятил губы, словно хочет сложить вопрос, но застрял на «Ч…», и на Джеймса вдруг накатывает ярость. Долгие годы отцовства он считал, что Лидия похожа на мать – голубоглазая невозмутимая красавица, – а Нэт на него: смуглый, запинается, на каждом слове боится споткнуться. Джеймс обычно не задумывается о том, что Лидия с Нэтом похожи и друг на друга. А теперь в лице сына мелькает дочь, большеглазая и безмолвная, и Джеймс от боли звереет.

– Что ты торчишь дома целыми днями? У тебя что, друзей нет?

Отец такое говорит годами, но в этот миг внутри у Нэта что-то лопается, точно провод перетянули.

– Ни одного. Я ж не ты. Ни конференций. Ни… совещаний. – Он морщит нос. – От тебя духами пахнет. После совещания, я правильно понимаю?

Джеймс хватает его за плечо, стискивает так, что хрустят костяшки.

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне, – рычит Джеймс. – Не смей меня допрашивать. Ты обо мне ничего не знаешь. – И сам не замечает, как складываются слова, как слюной вылетают изо рта: – Ты и о сестре ничего не знал.

Лицо у Нэта не меняется, лишь застывает маской. Джеймсу хочется выщипнуть слова из воздуха, поймать, как мотыльков, но глаза сына стеклянно твердеют и блестят – слова уже заползли ему в уши. Джеймсу хочется его коснуться – плеча, руки, чего-нибудь – и сказать, что он не хотел. Что Нэт тут ни капли не виноват. Затем Нэт кулаком грохает по столешнице – изо всех сил, так, что трескается старый потертый пластик. Выбегает из кухни, грохочет по лестнице, Джеймсов портфель падает на пол, а Джеймс приваливается к столу. Рука нащупывает что-то мокрое и холодное – яйцо вкрутую размозжено всмятку, и в нежную белизну вгрызлись осколки скорлупы.

Всю ночь Джеймс вспоминает застывшее лицо сына и наутро поднимается спозаранку. Приносит с веранды газету, в углу читает дату, черную и четкую: 3 июля. Ровно два месяца с исчезновения Лидии. Не может быть, что всего два месяца назад он сидел в колледже, проверял студенческие работы, стеснялся вынуть божью коровку у Луизы из волос. Еще два месяца назад 3 июля было счастливым днем, тайно лелеемым десять лет, – днем чудесного возвращения Мэрилин. Как все изменилось. В кухне Джеймс разворачивает газету. Под сгибом читает мелкий заголовок: «Учителя и одноклассники вспоминают погибшую». О Лидии теперь пишут короче и реже. А вскоре и вовсе перестанут, все о ней забудут. Джеймс обеими руками придвигает к себе газету. Пасмурно, но света он не включает, будто полумрак сгладит то, что ему предстоит прочесть. Говорит Карен Адлер: «Она была одиночка. Особо ни с кем не общалась». Говорит Пэм Сондерс: «У нее было мало друзей, даже парня не было. По-моему, мальчики ее вообще не замечали». А внизу: «Преподаватель Ли по физике Дональд Келли говорит, что она, замкнутая десятиклассница, училась у него с одиннадцатым классом, и отмечает: “Занималась она усердно, но, конечно, выделялась”». Рядом с заметкой вынос: «Детям-полукровкам зачастую трудно найти свое место в социуме».

Тут звонит телефон. Всякий раз первая мысль: «Ее нашли». Тоненький голосок внутри кричит, что все это недопонимание, недоразумение, ночной кошмар. А потом все остальное нутро – нутро, которое знает, как обстоят дела на самом деле, – тошнотворно придавливает его к земле: «Ты же ее видел». И с чудовищной ясностью он вспоминает ее распухшие руки, ее бледное восковое лицо.

И поэтому, когда он берет трубку, голос его всякий раз дрожит.

– Мистер Ли? – Звонит Фиск. – Надеюсь, я не слишком рано. Как ваши дела?

– Нормально, – отвечает Джеймс. Все спрашивают, и врет он уже на автомате.

– В общем, мистер Ли, – произносит Фиск, и Джеймс понимает, что вести дурные. Люди так настойчиво обращаются к тебе по имени, только если хотят смягчить удар. – Я хотел сообщить: мы сворачиваем расследование. Мы пришли к выводу, что это самоубийство.

Джеймс повторяет все это про себя, и лишь тогда до него доходит.

– Самоубийство?

В трубке пауза.

– В полицейской работе ничего не бывает на сто процентов, мистер Ли. И это очень жаль. Это не кино – однозначности у нас почти не встречается. – Фиск не любит сообщать плохие новости и прячется за официальщиной: – Выясненные обстоятельства свидетельствуют о том, что самоубийство – наиболее вероятный сценарий. Никаких признаков насильственных действий. Друзей нет. Оценки портятся. Пошла на озеро, зная, что не умеет плавать.