Читать книгу - "Пощечина - Кристос Циолкас"

Конни сидела на уроке биологии, писала неожиданно объявленную контрольную по генетике, и ей вдруг пришло в голову, что сегодня ее отцу исполнилось бы пятьдесят лет. На эту мысль ее натолкнула дата в нижнем правом углу листа, куда она случайно глянула после того, как ответила на вопрос о наследственности. Она старалась отрешиться от этой мысли, пыталась сосредоточиться на контрольной. Тщетно. Мысль не исчезала. Синей шариковой ручкой она стала рисовать на полях лицо — свое лицо, тонкими линиями. Ее тетя Таша всегда говорила, что она похожа на отца. Так и есть. Глядя на его фотографию, она узнавала свой выступающий квадратный подбородок и свои чуть большеватые уши, которые она ненавидела. А от матери она унаследовала густые белокурые волосы и большой рот. (И это ей тоже не нравилось: рот был слишком большой, губы слишком полные, зубы выпирали, — поэтому на фотографиях она редко улыбалась). Конни перевернула страницу и попыталась сосредоточиться на серии графиков, таблиц и данных, наглядно показывающих частоту заболеваний дыхательных путей на протяжении четырех поколений двойняшек у человека. Она должна была определить, как влияют на наследственность заболевания генетические и экологические факторы. И опять ее взгляд метнулся к правому нижнему углу листа, где стояла дата рождения ее отца, но она заставила себя сосредоточиться на вопросе, и вскоре, закончив тест, откинулась на спинку стула.

Дженна, сидевшая за ней, тоже дописала контрольную.

— Как дела?

— Нормально, — шепотом ответила Конни, украдкой глянув в ту сторону, где стоял мистер Де Сантис.

Сцепив за спиной ладони, он смотрел в окно. Интересно, на что он смотрит? На пустую баскетбольную площадку? Она перевела взгляд на часы, висевшие над электронной классной доской. Еще десять минут. Наверное, он, как и она сама, изнывает от скуки. До звонка десять минут — шестьсот секунд. Рядом с ней Ник Серсик, нервный, возбужденный, высунув язык, все еще лихорадочно писал ответы своим корявым почерком. Он был одним из лучших учеников в ее параллели, хотя учеба Нику давалась нелегко — не то, что ей. Он не был умен от природы и хорошие оценки зарабатывал усидчивостью. Сейчас он яростно чесал голову с взъерошенными рыжими волосами, засыпая перхотью тетрадь и парту. Должно быть, во время обеденного перерыва он играл в футбол — точнее, в соккер; просто она не приемлет австралийское название этого вида спорта, — и теперь от него несло едким потом, как от вонючего мужика. Она хотела наклониться к нему и шепнуть ответ, но сдержалась. Не отнимая рук из-за спины, Де Сантис повернулся лицом к классу. Вероятно, он по-прежнему изнывал от скуки. Четыреста тридцать один, четыреста тридцать.

Она не будет думать о Гекторе. Она не будет думать о Гекторе. Она уже жалела, что так быстро написала контрольную. Сто двадцать шесть, сто двадцать пять. Она продолжала вести обратный отсчет и, когда звонок наконец-то прозвенел, невольно вздрогнула. Де Сантис пошел по рядам, собирая тетради. Стулья загремели, все кинулись к двери. Дженна, надев наушники, искала какую-то музыку в своем МР3-плеере. Многие ученики проверяли свои мобильные телефоны или уже что-то кричали в них, пробираясь к выходу. Конни стояла у своей парты, не спеша убирала вещи в сумку. Ник не шевелился, смотрел на нее с грустной смущенной улыбкой на губах.

— Трудная была контрольная, — солгала она.

Он сцепил ладони на затылке и стал раскачиваться на стуле. На его белой школьной рубашке под мышками темнели пятна пота. Это зрелище ее покоробило.

— Пока.

Она перекинула сумку через плечо и пошла из класса.

Трамвай был набит школьниками — из ее школы, из школы для девочек, расположенной чуть дальше по дороге, из католической школы для мальчиков. Вдвоем с Ричи они пробрались сквозь толпу к аварийному выходу и сели на грязные ступеньки. Ричи, упершись локтями в спортивную сумку, лежавшую у него на коленях, напевал какую-то песню.

— Эй, педик. Заткнись.

Ричи мгновенно умолк и понурился над своей сумкой. Конни обернулась и пальцем погрозила Али. Его смуглое худощавое лицо расплылось в скабрезной ухмылке. Он похабно зачмокал, имитируя оральный секс.

— Подонок! — Она с отвращением отвернулась и громко добавила: — Ну и свинья.

Она услышала, как Али и его приятель Коста захохотали у нее за спиной, но сделала вид, будто ей нет до них дела.

Ричи, все еще уязвленный, вдруг выпрямился, подмигнул ей, склонился к ней и шепнул на ухо:

— Точно. Зато свинья чертовски сексуальная.

Его слова повергли ее в шок — ей всегда становилось неловко, когда он похотливо отзывался о парнях, — но она попыталась скрыть свое смущение:

— Ты так считаешь?

— А ты нет?

— Еще чего. — Она содрогнулась в притворном ужасе. — Омерзительный тип. — Она скривилась, изобразила рвотный позыв. Ричи захохотал, раскачиваясь взад-вперед. Его громкий смех разнесся по всему трамваю.

— Педик, ты ржешь, как лошадь.

Пожилая женщина, сидевшая за ними, кашлянула и что-то сердито сказала по-арабски. Али замолчал.

Конни обернулась и искоса посмотрела на него. И впрямь симпатичный, просто красавчик, подумала она. Кожа у него была гладкая, без прыщей и прочих изъянов — примет юношеского возраста. Густые курчавые волосы, черные, как вороново крыло, были коротко пострижены. Коста перехватил ее взгляд и шепнул что-то Али. Покраснев, Конни поспешила повернуться к Ричи.

— Что ты пел?

— Песню.

— Это ежу понятно. Какую?

— Джека Джонсона[61].

— Фу, гадость. И что у тебя за вкусы? Музыка тебе нравится такая же тупая, как и парни.

Она старалась сохранять невозмутимость, делала вид, будто недавняя выходка друга не задела ее. Хотя лучше б он ничего не говорил, по крайней мере, пока они еще в школе. Конечно, это их сплотило, сблизило, но, общаясь с ним, проводя с ним время, она не могла отрешиться от того факта, что он гомосексуалист. Даже когда они не касались этой темы, ее не покидало чувство неловкости, потому что его нетрадиционность проявлялась в каждом его телодвижении, в каждом слове, в интонациях… во всем. Она скучала по тому времени, когда она дружила просто с Ричи. Скучала по тому времени, когда воспринимала его просто как своего друга, а не как друга-гея. Интересно, терпимость — это черта наследственная? Если да, значит, это ее судьба: терпимость была свойственна обоим ее родителям. И разумеется, это хорошо. Хотя было бы лучше, если б время от времени она могла позволить себе быть нетерпимой, могла бы бросать в его сторону уничижительные реплики, как это делали все вокруг. Но она не могла, язык не поворачивался.