Читать книгу - "Есико - Иэн Бурума"

Кабинет генерала Уиллоуби был необычно роскошным для армейского офицера. На полу лежал толстый персидский ковер, а в застекленном шкафу красовались изящные фигурки из мейсенского фарфора — танцующие дамы и пастушки. На отполированном до блеска столе красного дерева стоял небольшой бюст немецкого кайзера. Это казалось немного странным, но я для себя объяснял это типичной эксцентричностью профессионального вояки.

Говорил Уиллоуби мягко, с едва уловимым иностранным акцентом, как европейские аристократы в голливудских фильмах. Он был очень похож на актера Рональда Коулмэна. Осведомившись о своем друге, господине Капре, генерал спросил, хорошо ли я устроился в Токио. Я рассказал.

— А… отель «Континенталь»! — сказал он. — Непритязательный, как мне говорили, но вполне ничего, не так ли? А как насчет вашей работы? Она вам нравится?

Я сказал ему правду. Что печатать на машинке и стенографировать, конечно, для начала совсем неплохо, но я бы очень хотел быть вовлеченным во что-нибудь более захватывающее.

— И что же это может быть, позвольте задать вам столь дерзкий вопрос?

Я ответил, что хотел бы заниматься культурными контактами. Наверное, из-за мейсенских фигурок я вдруг решил, что здесь меня должны понять. Легкая гримаса его красноватых губ показала, что здесь все не так, как я предполагал.

— Держитесь подальше от культурных контактов, господин Вановен. И от всех этих разговоров, что мы якобы несем японцам демократию, господин Вановен. Quatsch, все это — quatsch,[31]уверяю вас! У них своя культура, древняя культура. А что нужно — и нужно не только здесь, смею добавить, — так это дисциплина и порядок. Мы должны быть с ними твердыми и честными… да, твердыми и честными! — Его рука тяжело опустилась на стол, будто давая деревянной поверхности хорошую затрещину. — Они все делают по-своему, вы понимаете? Индивидуализм и тому подобная чепуха для восточного разума не годятся! К сожалению, среди нас слишком много тех, чьи помыслы устремлены на создание всяческих неприятностей. Эти ловкие евреи из Нью-Йорка… они думают, что приедут сюда и сразу скажут нам, что делать. Что ж, я вам скажу, молодой человек: генералу от них ничего не надо, ничего! Да, иногда он бывает слишком добр. Он относится к азиатам, как к детям. Но вся эта революционная чепуха должна быть уничтожена на корню! Поэтому держитесь подальше от культуры, Вановен. Это для евреев и коммунистов. У азиатов своя собственная культура, культура воинов. Для нас будет лучше, если мы будем учиться у них, чем импортировать всякую еврейскую дрянь из Америки.

Я вел себя как всегда, когда начинали говорить о евреях. Тупо смотрел в никуда и старался перевести разговор на другую тему. Мой отец был из еврейской семьи, хотя от еврейства в нем осталась лишь неизменная раздражительность на Рождество. Для меня это ничего не значило, и я не собирался выкладывать Уиллоуби всю подноготную моего папаши. Сказал лишь, что я точно не коммунист и очень хочу научиться чему-нибудь в Японии. И буду счастлив работать в области культуры или образования, даже если нужно будет начать с самых низов.

Его искривленная губа выражала полнейшее отвращение, словно генерал заметил таракана, бегущего по полированной поверхности его стола. Я никогда не обсуждал это с кем-либо, но в дальнейшем не переставал удивляться, как такой филистер мог быть другом господина Капры.

— Итак, — произнес он, закатывая глаза так, будто собирался с духом для решения непосильной задачи. — Если Фрэнк послал вас ко мне, значит, вы еще не совсем прогнили. Поймите, что я ничего не обещаю. Ничего.

Две недели спустя я уже работал в отделе гражданской цензуры. Официальной целью нового порядка, который ВКОТ насаждал в Японии, было следить за тем, чтобы японцы выучили все о пользе демократии и свободе слова, но в определенных границах. Нам же поручалось следить за тем, чтобы эти границы не нарушались. Но поскольку мы не желали, чтобы нас считали цензорами, то и контору нашу редко называли ее официальным именем. Для всех вокруг мы были просто подразделением гражданской информации. Не хочу, чтобы у вас сложилось о нас впечатление как об отъявленных циниках. Скорее уж сам генерал Уиллоуби был исключением в своем открытом презрении к ценностям, которыми мы пытались поделиться с японцами. Мы же в те дни были молоды и полны идеалов. Вытащить побежденную нацию из феодального прошлого казалось нам наиблагороднейшей задачей в истории человечества. Вместо того чтобы подчинять завоеванный народ, мы будем освобождать его. Вот почему мы дали японским женщинам право голосовать на выборах, выпустили политзаключенных — в основном коммунистов — из тюрем, поощряли японцев создавать профессиональные союзы и следили за тем, чтобы в школьных учебниках пропагандировалась демократия, а не милитаризм. С большим облегчением японцы поняли, что мы не собираемся на каждом шагу насиловать их жен и дочерей, а мы облегченно вздохнули оттого, что они не будут набрасываться на нас из-за каждого угла и кромсать самурайскими мечами. Таким образом, если мы очень сильно желали стать их учителями, они по меньшей мере так же хотели стать нашими учениками.