Читать книгу - "Недоподлинная жизнь Сергея Набокова - Пол Расселл"

— Вы уже поздоровались с Сергеем Павловичем? — спросил Бакст.

Я ответил, что не знаком с ним.

— Как же это?

— Мой дядя полагает, что меня следует оберегать от такого знакомства.

— Но ваш дядя так любит Сержа — разве нет, Константин Дмитриевич? Ничего не понимаю. Я немедленно отведу вас к нему, даже рискуя создать сцену.

— Не стоит, — сказал мой дядя. — Наш Серж наверняка сидит сейчас в артистической, стискивает в руке медальон с изображением святого Антония и крестится, как самая суеверная старуха, сокрушаясь о своих прегрешениях и моля о помощи всех святых и мучеников сразу. Я однажды зашел в его отельный номер. Положил шляпу на бюро, а он как закричит: «Нет! Нет! Вы разорения моего хотите?» Я бросил ее на кровать — новый крик: «Хотите для меня несчастной любви?» На кресло — ну сами понимаете, что за этим последовало. Кончилось тем, что до конца визита я держал шляпу в руке.

Бакст рассмеялся и обратился ко мне:

— В таком случае вы должны прийти после премьеры в «Савой», на званый обед в честь Сержа. К тому времени страхи его улягутся, и он страшно обрадуется знакомству с вами, я уверен.

Хоть я и был разочарован тем, что Карсавина больше не выступает, — она незадолго до этого вышла замуж за дипломата, получившего пост в Болгарии, и предпочла супружеские обязанности требованиям сцены[60]— спектакль украшали две другие мои любимицы, Ольга Спесивцева в роли Авроры и Лидия Лопухова, наполнившая роль феи Сирени красочностью и страстью. Партитуры Чайковского я не знал, но его щеголеватая музыка быстро очаровала меня. Декорации Бакста были великолепны, в особенности Заколдованный Замок, — Принцесса спала в нем на огромной кровати с пологом из паутины, над которым нависали два огромных, задумчивых паука. Феи, приносившие подарки маленькой Принцессе, меня восхитили: я любовался их жестами, которые усваивала Аврора, — подарки фей наделили ее даром танца, иначе говоря, самой жизни! Всем, что предстояло уничтожить злодейке Карабосс…

Лишь возникавшие время от времени технические накладки портили магию первого представления: под конец празднования дня рождения принцессы Авроры, когда она прокалывала палец и засыпала, а фее Сирени предстояло создать посредством волшебства заросли роз, которые защитили бы ее, розы не поднялись из земли по ее приказу; а в той сцене, когда гондола несет Принца к спящей Принцессе, падавшие сверху, изображая густеющий туман, вуали зацепились за торчавшую откуда-то трубу и вместо грациозного спуска кучей повалились на пол. Но все это не имело значения. А то, что имело, — танец — было совершенным. При всех моих взращенных современностью предрассудках хореография Петипа стала для меня откровением: мне открылся мир благородных, гармоничных форм, полных ясности жестов; мягкие движения создавали контраст мощным, а их бурю сменяли красноречивейшие паузы. И сквозившее в представлении успокоительное понимание того, что в мире по-настоящему прекрасно, казалось, переносило меня туда, где красота представала даром, данным мне при рождении.

На сей раз дядя Костя и я полностью сошлись во мнениях о высоких достоинствах спектакля, зато на намерение Бакста представить меня Дягилеву мы все-таки смотрели по-разному.

— Серж питается молодыми мужчинами, — предупредил меня Бакст, когда мы вошли в отель «Савой». — Вот, полюбуйтесь на его последнее приобретение. — И он указал на худощавого юношу. — Его зовут Борис Кохно. Семнадцать лет, вообразите. И уже по-обезьяньи повторяет повадки своего ментора. Молодых мужчин Дягилева всегда легко узнать по одежде. Все они одеваются так, как одевается он. Все носят фетровые шляпы, воротники у них высокие, а из петлиц торчат туберозы. Они даже ипохондриками становятся в честь своего хозяина!

Вскоре стало ясно, что Бакст поторопился, распространив на нас приглашение к столу званого обеда. По жестикуляции метрдотеля я понял, что в ресторан нас не пустят, пусть даже мы — приглашенные сюда в последний миг гости великого Бакста.

Он возвратился к нам, кипя от гнева.

— Этот негодяй посмел заявить мне, что только Сергей Павлович и мадам Серт, которая оплачивает нынешний маленький fête, вправе приводить на него гостей, не получивших формального приглашения. А эти двое попросту исчезли, оба! И сделать я ничего не в силах. Я могу работать как раб, могу вкладывать душу в декорации и костюмы, которые «Русскому балету» просто-напросто не по карману и за которые я не получаю ни гроша, но привести двух друзей на обед — ни в коем случае!

Дядя, испытавший, по-моему, немалое облегчение, заверил Бакста, что извиняться тому не за что — он сделал все, что мог. Я, хоть и разочарованный, поддержал его.

— Прошу вас, передайте от меня привет вашим милым родителям, — напомнил мне Бакст. — Au revoirl Придется мне жить с этим великим срамом.

И он, развернувшись на месте, направился к ресторанному залу, по дороге весело окликнув семнадцатилетнего юношу, благосклонности коего сумел добиться Дягилев:

— Как вы, Боря?

— Печень немного пошаливает. — Ответ Кохно я расслышал сквозь позвякивание тарелок с наисочнейшей на вид копченой семгой и икрой, которые проносил мимо нас официант. — А в остальном прекрасно…

— Рок все решает по-своему, — сказал, вытирая лицо носовым платком, мой дядя. — Я с удовольствием угощу тебя клеретом и замечательным пирогом с мясом и почками в нашем обычном пристанище. И как знать? Может быть, мы встретим там кого-нибудь из балерин.

Едва мы вышли из отеля, как к тротуару подкатила черная «испано-сюиза». Из нее выбрался нелепого обличия человечек, в котором я мгновенно узнал Стравинского. За ним последовала мадам Серт, женщина поразительной, хищной красоты, а за нею — тучный, потный Дягилев.

— Костя Дмитриевич! — тонким голосом воскликнул он.

Дядя явно струсил, но тем не менее ухитрился изобразить сердечность:

— Сергей Павлович! Приветствую, мой старый друг.

— Какие новости из России?

Вопрос, похоже, озадачил дядю, однако Дягилев этого не заметил. Вглядевшись в его лицо, я увидел, что он плакал и лишь совсем недавно сумел взять себя в руки. Огромные темные глаза его покраснели, на щеках различались потеки слез. Я смутился — так, точно стал свидетелем сцены, для моих глаз не предназначавшейся.

Дягилев взглянул на меня сквозь пенсне.

— И кто же ваш юный спутник? — спросил он у моего растерянного дяди. — Еще одно недавнее приобретение?

Тут уж дядя рассердился.

— Это мой достойнейший племянник Сергей Владимирович!

— Enchanté[61], — произнес Дягилев, явно утратив ко мне интерес.