Читать книгу - "Идиотизм наизнанку - Давид Фонкинос"

III

Но очень скоро мне пришлось все бросить, и голубей, и шведский стол, только потому, что произошли события, последствия которых я сперва не мог себе представить в полном объеме. Все началось однажды вечером, когда я сидел взаперти у себя в комнате, в вечер Терезы. Точнее, в четверг. Я услышал женские шаги, и предо мной предстало что то отдаленно напоминающее женщину. Тереза была очень бледна. Я вздрогнул, предчувствуя драму: малыш ранен, малыш умер, похороны, смерть, я бросаюсь под поезд метро. Все кончено.

— Он ушел, — сказала она, крикнула она, выдохнула она.

Тоска — это верхний предел. Я легко справился с желанием заплакать. Я застыл в оцепенении и этим заработал пощечину Терезы.

— Ты меня испугала…

— Это Исход, остался только ты, а ты меня ненавидишь… прошу тебя, уходи немедленно… так будет лучше. Все, кто рядом со мной, уходят, даже не присылают открыток, никто не помнит старую дружбу…

— Ты о чем?

Она протянула мне записку. Почерк Конрада, его тщедушные, словно подмигивающие буковки, казался мне простым. Эта был самоклеящийся желтый (вот к чему пришли) листок. Его вечером не будет дома, так было написано. Вечером, вечером, ВЕЧЕРОМ! Значит, Исхода не произошло. Я радовался жизни, испытывал облегчение, как человек, которой устал ждать от жизни чего то значительного. Я подпрыгнул на кровати, мое поведение ее возмутило.

— Вот как ты реагируешь; Конрад уходит, а ты прыгаешь на кровати.

— Но он ушел только на один вечер!

— Весь ты в этом, свинья неблагодарная, гнусный паразит, кобель. Понятно, ведь это не твой вечер, тебе наплевать, твоя мерзкая программа не пострадала… ты мне омерзителен…

Я сжал Терезу в объятиях, она выглядела совершенно растерянной: разинутый рот, как у слезоглотателей. Я утешал ее, я один мог понять ее горе, но при этом не мог сдержать ликования: Конрад ни за что не ушел бы в мой вечер. Тереза должна была признать очевидное: она для него мало что значила. Меня он любил больше. И чем больше она плакала, тем сильнее я радовался.

Она спросила:

— Ты думаешь, он меня разлюбил?

Я неискренне стал разубеждать ее; это был самый лучший вечер в моей жизни.

Но после полуночи он так и не вернулся. Мы начали беспокоиться. Он мог бы предупредить нас, сказать хоть одно слово, ну не знаю, как то предсказать свое невозвращение. Я ссорился с Терезой, доказывая, что у нее нет никакого авторитета, — что с нее возьмешь, женщина! И тут мне на глаза попался желтый листок Конрада, мы не заметили, что на обороте тоже было что то написано. «Я буду ужинать у дяди Милана». У нас отлегло от сердца. Семейный обед — это успокаивает. Значит, старина Милан, вот это, однако, номер! Мы глупо смеялись, испытывая неловкость. Но при этом машинально стали одеваться. Не позволим же мы ему возвращаться, когда ему заблагорассудится. Мы не строим из себя великих воспитателей. Вплоть до сегодняшнего дня ночь предназначалась для того, чтобы спать. Мы прекрасно знали этих дядей и чего от них можно ожидать; они ищут в своих племянниках и племянницах лекарство от повседневной скуки. И только в случае успеха усыновляют. В настоящий момент Конрад играл роль подопытного кролика для потомства Милана Кундеры. Мы стали действовать энергичнее.

Но когда дело дошло до пальто, малыш открыл дверь:

— Вы… что, уходите?

— Нет, нет, примеряем одежду…

Мы выглядели полными идиотами. Но вместе с тем Конрад проявил радость, увидев нас вместе. Такого давно не было. Он даже подозревал, что мы поссорились, но теперь успокоился. Доволен, что ушел из дому, дав нам возможность побыть вдвоем. Нам с Терезой, несомненно, в голову пришло то же самое уравнение: Конрад ушел, надеясь, что мы останемся наедине друг с другом, такое поведение радовало его, и, поскольку мы не могли сознаться ему в нашей взаимной ненависти, нам пришлось буквально через силу изображать из себя родителей, радующихся тому, что он ушел из дому. Да, нашу историю простой не назовешь. Тереза улизнула на кухню приготовить чай, чтобы мало не показалось. Я воспользовался ее отсутствием и спросил его:

— Хорошо провел вечер, милый?

— Да… очень хорошо… Мне уже давно хотелось навестить дядю. И я воспользовался визитом, чтобы дать ему мою рукопись.

— Что? Какую рукопись?

— Ну, книгу, которую я написал… ты же знаешь…

Эта книга, я про нее совсем забыл. Я думал, мне это приснилось. И вот она, возникла тут как тут. А ведь он говорил, Конрад, говорил же: «Книга, которую я написал», ну да, до чего он умен. Пришла Тереза, и я ей рассказал о том, какой он умный. Она улыбнулась и сказала:

— А, отлично. Сахар в чай я уже положила, моя лапочка.

Эйфория, в которой мы пребывали после возвращения Конрада и перенесенного тяжелого стресса, сыграла с нами странную шутку. Вообще то все начала Тереза (снимать напряжение так снимать). Она встала на четвереньки и начала хрюкать. Звучало примерно как «хру». Конрад улыбался, размешивая сахар. Что касается меня, то я воспользовался случаем присоединиться к Терезе и тоже исполнить хрюраторию. Мы смеялись, хрюкая. Гениально. Потом ни с того ни с сего наши пятачки одновременно исторгли следующую фразу:

— Литература — это свинство!

Какой замечательный вечер! Спокойной ночи!

В пятницу днем Тереза в бешенстве влетела ко мне в комнату. Я перестал считать баранов. Как можно так безнаказанно вламываться, когда люди предаются мечтам! Разумеется, я не сразу переключился на ее монолог, женщины в бешенстве имеют какой то особый возбужденно расслабленный шик, это у них глубоко спрятано в глазном нерве, регулирующем косину. Женщина в бешенстве — это как дождик, из за которого даже не стоит раскрывать зонт. Ее рот открывался. Я еще не настроил свое ухо, поэтому меня окружала возбуждающая тишина. Я решил, что ко мне в гости явилась любительница поиграть.

— Хрю, — отреагировал я.

— Сейчас не место, совсем не смешно.

Она бестактно отвергла мое «хрю хрю», которое я извлек из глубин собственной мечты. И когда по ее мокрому лицу потекли слезы (казалось, она была сделана из губки и выталкивала из себя только излишки слез), я наконец понял, что это не игра. Она несколько раз, икая, проглотила слюну, разом уничтожив романтику первых высоких чувств, когда мы оба предстали друг перед другом в самом выгодном свете. Она рассказала о сцене, которая произошла между ней и Конрадом и повлекла за собой следующий эпизод: нашу сцену. Она спокойно разговаривала с малышом, как вдруг зазвонил телефон; он сразу кинулся снимать трубку. Сообразительная Тереза сделала заключение, что он ждал этого звонка. Потом Тереза, проявив еще большую сообразительность, догадалась, что Конрад собирается уйти, поскольку он надел пальто. Да, уйти. Прямо посреди их беседы о гордых животных, он убегал ради чего то более интересного. Он сделал снисходительный жест, прощаясь, потому что торопился.

— Ты понимаешь, он ненавидит меня. Ну, куда, куда он идет?