Читать книгу - "Редкие девушки Крыма. Роман - Александр Семёнов"

– Слышала?

– Давно когда-то.

– Я тоже давно. В моих ушах последнее «в» терялось, и я слышал: «К барьеру вели под лицо».

– Это как?

– Не знаю, но я не удивлялся. Можно ведь ходить под руку? Значит, можно и под лицо, примерно вот так, – я взял себя всей пятернёй за нижнюю челюсть. – И ещё это было как-то загадочно связано со словом «заподлицо».

Таня смеялась. Многие книжные герои, тот же бунинский Арсеньев – как ни странно, беседовать об этом было возможно только с книжными героями, – рассказывали мне впоследствии, как хороша девушка в минуты её уныния и какую ревность непонятно к кому, чуть ли не злость и желание немедленно вернуть уныние и тоску вызывает её смех. Я удивлялся, думая: не тех вы девушек встречали! – и в тот миг, дома у Тани, хотел бы вспомнить ещё что-нибудь забавное, но всё-таки был слишком напряжён, чтобы настроиться на нужную волну.

– Я, кстати, прочитала Грина, – сказала Таня и, взяв со стола знакомый том, вновь села на кровать, – большое спасибо за книгу. И первым делом «Возвращённый ад». Чем он так тебе понравился?

– Не то чтобы понравился, скорее расстроил.

– Чем?

– Да как бы сказать… Я хочу быть таким, как этот Галиен Марк был сначала, вот, – я нашёл нужную страницу: – «Не было вещи и факта, о которых я думал бы непосредственно: все, что я видел, чувствовал или обсуждал, – состояло в тесной, кропотливой связи с бесчисленностью мировых явлений, брошенных сознанию по рельсам ассоциации. Короче говоря, я был непрерывно в состоянии мучительного философского размышления…» Хочу вот так посмотреть на мир, это интересно, – продолжал я, – а я простой, каким он стал после дуэли. Я бы тоже мог написать такой рассказ, – перелистнул несколько страниц: – «За окном лежит белый снег. За ним тянутся желтые, серые и коричневые дома. По снегу прошла дама, молодая и красиво одетая, оставив на белизне снега маленькие частые следы, вытянутые по прямой линии…» Это скучно. Почему я такой?

Я не думал, что выскажу это хоть кому-нибудь, ещё минуту назад не представлял. Само вылетело. Таня смотрела так, что я не мог описать её взгляд одним словом: в нём была одновременно вся мировая скорбь и всё веселье, запертое в клетку самообладания.

– Как мы всё-таки неправильно сами себя видим, – наконец произнесла она. – Ты уж такой непростой, Саня, поверь, рядом с тобой даже Мишка простоват.

– Правда, что ли?

– Ненавижу врать, а тебе тем более не буду. И мне очень жаль, что они расстались, – кивнула на книгу.

– Не расстались они, – возразил я.

– Думаешь?

– Он убедил её, что стал прежним, и она не ушла.

– Буду верить, спасибо, – сказала Таня, коснувшись моей руки, и, помолчав секунду, продолжила невинным тоном: – На четвёртом этаже есть комната. У комнаты деревянный пол и стеклянное окно, а напротив него белая дверь с жёлтой ручкой. У стены стоит письменный стол… – она задрожала вся, но справилась, – и кровать. У неё четыре ноги. Внизу. А наверху два малолетних придурка…

Не удержалась и прыснула, а следом и я. В замочной скважине заворочался ключ: вернулись Танины предки. Таня встала, оглянулась на меня и рухнула на кровать, заливаясь во весь голос.

Очень скоро к нам постучали.

– Да-да!.. – сказала Таня, на миг приподняв голову. В комнату заглянула Танина мама, Виктория Александровна, темноволосая, худощавая и стремительная. Я знал её в лицо, здоровался на улице, и сейчас, хоть был не очень-то способен к внятной речи, собрался и сказал:

– Здрасте.

Вышло примерно как у Фрунзика в «Мимино».

– Здравствуйте, – ответила она с интонацией настоящей донны Розы, очень современной донны Розы в облегающих джинсах и яркой футболке навыпуск.

– Это Саша… – кое-как выдавила Таня и разразилась таким хохотом, что кровать завибрировала, как мотоцикл.

– Штанишки-то сухие? – с медицинской прямотой спросила Виктория Александровна.

– Ну ма-а-ам!..

– Да у вас, я вижу, всё серьёзно, – сказала мама, закрывая дверь.

Только через несколько минут мы сели и, глядя друг в друга как в зеркало, утёрли глаза.

– Она не подумает, что мы?.. – шёпотом спросил я и, подняв два пальца к губам, изобразил затяжку.

Таня покачала головой:

– Во-первых, знает, что я это делать не буду. Во-вторых, доктор, неужели не отличит это от простой истерики? На четвёртом этаже есть комната… – и вновь упала, головой мне на плечо, и, медленно успокаиваясь, прошептала: – Нет, на сегодня хватит…