Читать книгу - "Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордекай Рихлер"

ВОЗНАГРАЖУ!!!

всякого, кто предоставит информацию о местопребывании Джозефа Херша, также известного под именем Джесс Хоуп. Рост 6 футов 1 дюйм, волосы черные. Сведения высылать по адресу: а/я…

Чем дальше, тем более злобно тыкала она фотографией Джо под нос испуганным иностранцам в гостиничных вестибюлях, в зале прибытия аэровокзала и в порту, где швартовался паром. В конце концов, она сама стала темой для газетной колонки «Что к чему» Мэла Уэста в монреальской «Геральд». «НАДЕЖДА В НАШЕМ СЕРДЦЕ КАК ЗВЕЗДА[131]— писал когда-то бард, и ведь как в точку, будто про нее сказал! При том что Ханна Херш обычная, простая баба и наша давняя знакомая — мы ее каждый день встречаем то тут, то там на улицах и площадях нашего города…» Дядя Эйб вызвал Ханну к себе в офис на седьмой этаж Доминион-сквер-билдинга. Газета с позорящей колонкой лежала на столе.

— Ф-фи! — сказал он.

— Это мой первенец, — нисколько не смутилась Ханна.

Первенец, но ребенок не единственный. Меньше чем через год после исчезновения Джо Дженни пришлось бросить Флетчерфилдскую школу и пойти работать. Ее одобрили: как-никак матери помогает, да и не просто помогает — почти что в одиночку поднимает брата Арти. И уж совсем зауважали, когда выяснилось, что и учебу она тоже не бросила — ходит в вечернюю школу, но почему всегда с таким постным видом? Нет, что вы спорите? Вы увидите, спросите то же. Потому что ее прыщи теперь высохли и исчезли, и она оказалась весьма миловидной особой, особенно когда этак вышагивает домой с работы в новом свитере, надетом на летнее платье — на локотке сумочка, в другой руке авоська с продуктами и книжкой, а попа юбкой так обтянута, прямо что твой арбуз, но мальчика, чтоб был для ней достаточно хорош, вот не найти ей! Вот с целой улицы! А еще слух разнесся, будто бы Дженни из своей вечерней школы больно уж поздно домой приходит и не очень-то уважительно разговаривает с матерью, тогда как сказано: чти матерь твою!

Даже такую, как Ханна.

— Гзэт! — выкрикивала Ханна на углах улиц. — Гзэт! — а иногда ни с того ни с сего вдруг разражалась рыданиями или принималась материть прохожих.

Однажды ранним весенним утром, когда сирень была в полном цвете, Ханна высыпала из хранившейся на кухне кофейной банки весь недельный запас продуктовых денег и кинулась на угол Сен-Лоран и Рашель на базарчик, откуда возвратилась с маринованным языком, жирным гусем, мозговыми косточками, куриной печенкой, огурчиками, черешней сорта «а-бинг», импортным виноградом и ананасом. Себе под нос напевая, разожгла плиту. Дженни, как раз убегавшая на работу, была не столько огорчена растратой денег, сколько испугана, увидев Ханну невменяемой и в таком необъяснимом возбуждении.

— Сегодня Джо возвращается! — объявила Ханна.

— Он что, письмо прислал?

— Из дома ушел он совсем налегке, и сердце оставил в солдатском ларьке… Чарли, Чарли, мама не забыла…[132]

Придя с работы, Дженни обнаружила, что вся плита уставлена булькающими кастрюлями. А из духовки только что вынут противень, полный горячих хрустких булочек с изюмом, и всунут другой, с медовой коврижкой. В гостиной на столе праздничная посуда, ваза полна фруктов и накрыта свежей льняной салфеткой. Арти, несмотря на сопротивление, переодет в лучший выходной костюмчик; ботинки сверкают…

— Ах, подружка моя, мой спасательный круг, — опять запела мать и откинулась в кресле, будто бы в томном изнеможении, — ты скажи не тая, где мой ласковый друг…

Но в конце концов настало время Ханне отправляться продавать газеты.

— Если он явится, пока меня нет, — сказала она, — вы с Арти с глупыми вопросами к нему не лезьте, поняла? Никаких почему исчез и где был! Налей ему рюмочку «Чивас Регал» и скажи, что я скоро приду.

После чего, заметив, что у обоих испуганный вид, добавила, приладив к поясу кошель:

— Иго-го, Сильвер! — и с лошадиным ржаньем, хлопая себя по заду, вприпрыжку выскочила из дома.

Суп булькал на плите два дня. Гусь высох и обуглился. Булочки с изюмом зачерствели.

— Послушай, может быть, нам все-таки сдать его комнату? — спросила Дженни.

— Эта твоя вечерняя школа! Ха! — взвилась вдруг Ханна. — Думаешь, я не знаю, что там за обстановочка? Небось вовсю передком двигаешь!

Еще больше их отношения обострились из-за радио. Ханна всегда была страстной радиослушательницей, а с тех пор как исчез Джо, и вовсе от радио не отрывалась. Любимцем Ханны был Боб Хоуп[133].

— Ох уж мне этот Бобби! — говаривала она. — Такое порой загнет, помрешь-не-встанешь!

На стене над ее кроватью висели фотографии с автографами Хоупа, Джо Пеннера, Безумного Русского, Фила Харриса, Эдгара Бергена и Чарли Маккарти. А, да, еще, конечно, Джека Бенни[134].

Вечерний воскресный радиоэфир — это была рана, незаживающая рана. В единственный свободный вечерок Дженни хотелось послушать что-нибудь интеллигентно-возвышенное — например, радиопостановку по Си-би-си, но Ханна об этом даже слышать не хотела. Особенно если на другой станции в гости к Мортимеру Снерду должен был приехать У.К. Филдс[135].

— Мам, ну ты бы хоть разок попробовала, — умоляла Дженни. — Ну хоть один разок!

Что ж, Ханна попробовала. Вышло так, что тем вечером как раз передавали духоподъемную пьесу одного из самых свободомыслящих канадских драматургов. Пьеса была про красивую и нежную слепую девушку, за которой ухаживает интеллигентный мужчина с глубоким басом. Мы знаем, что он преисполнен любви к слепой девушке, но нам дают понять, что с ним самим что-то не так. Мужчина собирает деньги девушке на операцию, которая оказывается успешной, но, когда мы узнаем, что девушка вот-вот прозреет, он внезапно пакует вещи, готовясь уйти. Почему? Оказывается, хочет избавить ее от потрясения. Он негр! Ханна вздыхала, закатывала глаза.