Читать книгу - "Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха"

Ночью черниговской с гор араратских,

шерсткой ушей доставая до неба,

чад упасая от милостынь братских,

скачут лошадки Бориса и Глеба.

Плачет Господь с высоты осиянной.

Церкви горят золоченой известкой,

Меч навострил Святополк Окаянный,

Дышат убивцы за каждой березкой.

Макаров рассеянно смотрел на убывающие языки пламени, на поднимающиеся выше огня крупные хлопья бумажного пепла и внимательно слушал чужие прекрасные строки.

Еле касаясь камений Синая,

темного бора, воздушного хлеба,

беглою рысью кормильцев спасая,

скачут лошадки Бориса и Глеба.

Пепел плавно опускался на стол и падал на пол.

Путают путь им лукавые черти.

Даль просыпается в россыпях солнца.

Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти,

мук не приявший вовек не спасется.

Неожиданно Сафо дико взвыла, подпрыгнула и пулей вылетела из кухни, а на полу лежал «Макаров», который, выходит, свалился сверху на кошачий хребет. Трубка выпала из рук Макарова и повисла на шнуре. Макаров присел на корточки, взял пистолет в руки и чуть не выронил – его стальное тело сильно нагрелось от близости огня.

Александр Сергеевич выпрямился и удивленно посмотрел на стол, на то место, где лежал «Макаров», – рядом с тазом, но далеко от края стола.

– Да, не любишь ты Сафо, – задумчиво проговорил Макаров, глядя на «Макарова». – Впрочем, она тебя тоже не любит.

Александр Сергеевич положил пистолет в книгу-тайник, закрыл ее и вспомнил про Анну. Из покачивающейся на весу трубки доносился ликующий голос дочери. Макаров взял трубку и приложил к уху.

Ныне и присно по кручам Синая,

по полю русскому в русское небо,

ни колоска под собой не сминая,

скачут лошадки Бориса и Глеба.

Анна замолчала. Кажется, она там заплакала. Макаров улыбнулся.

– Ну, узнал? – спросила, шмыгая носом, дочь.

Макаров вздохнул и ничего не сказал.

– Это же Чичибабин! Борис Чичибабин! Эх ты, папка, папка…

Александр Сергеевич, улыбаясь, кивал, признавая свой проигрыш. В трубке загудело – разъединили. Александр Сергеевич положил ее на аппарат, и в этот момент в квартиру вошла Наташа. Держа на руках проснувшегося Осю, она потрясенно смотрела на мужа, стоящего посреди засыпанной пеплом кухни.

– Что… случилось? – с трудом выдавила из себя два слова.

Макаров улыбнулся и беззаботно пожал плечами:

– Я сжег книгу… Свою книгу… Ту самую, фунтовскую… – Макаров говорил и сам удивлялся с радостью, как легко дается ему вранье. – А что? Гоголь мог, а я не могу? Не волнуйся, дорогая, в моем творчестве наступает новый период. Я скоро напишу такое, что ты ахнешь.

И, держа под мышкой том Пушкина, Макаров гордо прошел в свой кабинет, но на пороге остановился и сказал по-семейному просто:

– Да, Анна звонила. У нее все хорошо, скоро приедет.

10

«Парадиз» оказался бывшей «Встречей», молодежным кафе, куда Макаров и Наташа бегали не раз, когда были еще студентами.

У входа стоял переносной стенд с фотографиями, призывающими посмотреть в ресторане вечернюю шоу-программу (кроме понедельника и вторника). На фотографиях были запечатлены поющие цыгане, танцующие девушки в кокошниках и коротеньких сарафанах, кто-то еще, а на одной фотографии замерла Марго, только начав раздеваться. Макаров подумал и вспомнил, что сегодня среда. Было темно, но еще не поздно, не больше восьми. И он вошел в ресторан.

Александр Сергеевич не посещал подобные заведения лет сто, но он вошел в «Парадиз» так, будто делал это каждый день, кроме понедельника и вторника.

Он был спокоен. Не потому, что под мышкой он держал заветный том Пушкина, настроение спокойствия рождало другое, и Макаров знал что. Он очень хотел увидеть Марго. Не раздевающейся или, более того, раздетой, нет, а просто увидеть. Или, точнее, он хотел, чтобы она увидела его. И даже не хотел, а это было надо. Надо, чтобы она увидела его.

Алена Бам не соврала – здесь действительно было красиво и по-своему уютно. Гардеробщик выбежал из‑за стойки и помог снять пальто. Он предложил взять на хранение и книгу, но Макаров вежливо отказался. Вообще на Пушкина здесь смотрели с удивлением и даже – с опаской.

Да, Макаров сто лет не был в ресторанах (если не считать юбилеи коллег, поминки по тем же коллегам и последнюю презентацию), но и в зал он вошел спокойно и уверенно и, выбрав взглядом удобный столик на двоих прямо напротив маленькой сцены, подошел, положил книгу на стол, сел, закинув ногу на ногу, и огляделся.

Кроме него, одиночных посетителей здесь не было. Не было, впрочем, и парочек, лишь две компании, человек по восемь-десять, сидели за сдвинутыми, обильно уставленными питьем и едой столами. У сидящих были широкие спины, стриженые затылки и бандитские рожи. Они покосились на Макарова, потом на его книгу, потом снова на Макарова и продолжили выпивать и закусывать.

Почти сразу к Макарову подошел, склонившись, официант и протянул большое в кожаной обложке меню. Официант был пожилой и склонился не от учтивости к клиенту, а от нажитого годами этой лакейской работы радикулита. Странно, но Макаров сразу его узнал – он обслуживал их с Наташей пару раз и вел себя тогда довольно хамски.

– Что у вас есть? – спросил Макаров, улыбаясь и не глядя на меню.

– Всё, – уверенно ответил официант.

– Ну, тогда устрицы и «Шабли», – просто сказал Макаров.

– Устриц нет, – смущенно ответил официант.

– А «Шабли»?

– А что это?

– Вино. Французское.

– Вино есть. Всякое, а этого нет…

– Всякое я не пью, – поставил точку Макаров и отвернулся к окну, празднуя в душе победу, но виду не подавая.

Официант стоял перед ним, склонившись, растерянный и виноватый.

Макаров перевел на него взгляд и попросил снисходительно:

– Тогда принесите мне рюмку коньяка.

– Французского?

– Нет, нашего. Вино я пью самое дорогое, а коньяк самый дешевый.

– Самый дешевый – три тысячи сто грамм, – сказал вдруг официант, может быть что-то заподозрив.

«Как был ты хамом, так хамом и остался», – подумал Макаров раздраженно, сунул руку в карман брюк, вытащил пригоршню скомканных мелких денег и бросил на стол.

– Я не в этом смысле, – испугался официант.

– Считайте, считайте, – успокоил Макаров. – Я могу уйти неожиданно.

Официант склонился над столом, считая и складывая мелкие купюры, какие успел собрать для него Васька в своем «коллективе».