Читать книгу - "Великая легкость. Очерки культурного движения - Валерия Пустовая"

Карты и фишки театрального активизма

Главным предметом театральной критики сегодня сделалось кресло. Обыкновенное зрительское, с которого рассевшегося согласно билету человека удалось согнать. «Спектакли-квесты» – по происхождению британские, как и десятилетием ранее перевернувшая российский театральный мир документальная драма – стремительно врастают не только в пространства традиционных и новых площадок, но, что важнее, в отечественную культурную память. Недаром два наиболее решительных опыта постановки в жанре «квеста» – или «бродилки», как иногда предпочитают перевести, – опираются на тексты братьев Стругацких.

Эксперты уже договорились классифицировать новое явление в две колонки: когда водят и когда бродят. То есть когда странствием зрителя по ставшими вдруг доступными закулисным, подсобным и вовсе смежным с театром помещениям, куда распространилось сценическое действо, все-таки управляет замысел постановщика и когда вместо живого проводника зрителю достается разве что карта происходящего, разглядывая которую в полумраке, а то и просто наугад он гонится за театральным событием.

Само определение «променад»-театра, как еще его называют, пока не закрепилось за однозначно понятым явлением. Так, режиссер одного из десяти «лучших спектаклей-квестов», выбранных сайтом «Афиша – Воздух», открещивается от модного тэга: «Вдруг явился какой-то расползшийся, разжиревший тренд. Можно подумать, раньше не было спектаклей, которые игрались по углам и зрителей туда-сюда водили».

Разлучение зада с креслом в самом деле не составило бы тренда, если бы не его перекличка с направлением социальным, тоже побуждающим людей отрываться «от диванов и фейсбуков» и «выходить». Поиск новой модели театра вписался в процесс опробования новой модели общества – и в этом совпадении трудно не усмотреть отечественную специфику «променад»-шоу.

«Норманск», в размахе пяти этажей театрального Центра имени Мейерхольда и силами более полусотни актеров воссоздающий атмосферу города, откуда однажды ушли все дети, легко принять за дорогостоящую ролевую игру, в которой зрителям отведено положение немых статистов. На входе в оживший предметный мир фантастической повести Стругацких «Гадкие лебеди» нам выдают шляпы с москитными сетками – простой прием, позволяющий мгновенно включить гостей в игровое поле и в то же время обеспечить каждому, кто передвигается по «городу» с открытым лицом, право беспрепятственного прохода, пробегания, проползания, пролезания и прокрикивания через аморфный рой соглядатаев в забралах.

«Норманск» похож и на интерактивно устроенное кино, где дозволяется укрупнить план, замерев, например, у стены, обклеенной тетрадями и учебными пособиями вундеркиндов, или заглянуть за кадр, проследив взглядом за сереньким человечком с портфелем, подстроившим захват одного из прокаженных интеллектуалов – «мокрецов», или перемотать запись, подоспев к повтору ключевой сцены встречи знаменитого писателя Банева с не по годам сознательными школьниками.

Хотя жанр променад-спектакля вырос из экспериментов с театральным пространством, расширяемым и отодвигаемым за пределы сцены, скоро чувствуешь, что счет в эксперименте идет не на метры, а на минуты. Спектакль-квест разрушает условность художественного времени, рассыпает удобно уложенный порядок событий, ставя зрителя перед рисками времени реального: что-то упустить, с кем-то слишком задержаться, явиться рано или опоздать, застрять там, где ничего не меняется, и мучительно мчаться на громкие голоса за стеной, подозревая, что историю делают там, где скученней и громче, и, может быть, обмануться в своем подозрении, и пожалеть, что не остался в каком-нибудь проходном коридорчике наедине с собой, вдали от неумолимо свершающегося сюжета.

Событие смещается, обнаруживаясь там, где не было задумано. Одним из главных открытий «Норманска» для меня стало понимание, что нельзя в полной мере оценить этот новый опыт, гоняясь за ключевыми, еще по повести знакомыми диалогами. В променад-театре путь зрителя проходит мимо высказывания. Реплики в «Норманске» – пережиток традиционной постановки, и, поспевая к началу декламации, ты всего лишь топчешься на высветленном авторами пятачке. Тогда как главное новшество тут – задержаться в местах литературного умолчания, в полутьме событий, не описанных текстом, а потому как бы не важных, не бывших. Максимальная иллюзия присутствия создается именно тем, что спектакль уравнивает ключевое и проходное, высказанное и утаенное, просмотренное и выпущенное из внимания: здесь всё, как в жизни, потому что не прекращает быть, когда зритель отвернулся.

Самое глубокое погружение – это задержаться на лестничном пролете, откуда уже схлынула, погнавшись за взвинченной героиней, публика, и куда еще не дополз неспешно и методично корячащийся на ступенях «мокрец». И ведь понятно, что театр, а жуть берет. Берет оттого, что знаешь: он не изменит своей траектории, проложенной через точку, где стоишь, независимо от того, останешься ли ты или, не выдержав, сойдешь. Не в пример сбежавшей взвинченной героине, он двигается не для того, чтобы, как выразился режиссер другого готовящегося квеста, «управлять… вниманием людей». Он ползет не потому, что ты смотришь. А значит, это уже не совсем театр, а событие самодостаточное и потому-то ощущаемое живым.

Но тогда и вся эта навороченная театральная реконструкция приобретает цель, выходящую за рамки зрелища. Здесь не показывают, здесь – воздействуют и возлагают на гостя куда большую ответственность за то, что ему доведется пережить, чем в обычном зрительском зале. В «Норманске» публике вмешиваться в ход действия запрещено, однако первоначальный замысел спектакля предполагал углубленный интерактив: по свидетельству продюсера проекта, создателей прежде всего привлекла идея альтернативного города, куда бы зрителей пропускали не иначе как через каскад психологических испытаний.

Променад-спектакль отменяет монополию театра на высказывание. Не транслирует, а создает условия для реагирования. Тем самым обостряя вопрос о «зоне ответственности театра перед обществом», определить которую призывает Павел Руднев в «ЧасКоре».