Читать книгу - "Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский"

Ч:. Информация соответствует действительности. Предположения нелепы. Я противник запретов.

«Новое Литературное Обозрение (НЛО)»: Ваш любимый писатель?

Ч.: Однозначно ответить не могу. Из русских классиков – Пушкин, Толстой, Чехов, Бунин. Из русских писателей советского периода – Булгаков, Гроссман, Замятин, Владимов. Из постсоветских выделяю Кабакова, Славникову, Прилепина, Шишкина…

ЦТ, 7-й канал: Какие программы московитского телевидения вы предпочитаете?

Ч.: Не предпочитаю.

Moscow Today: Вы вообще не смотрите русскоязычное ТВ?

Ч.: Вообще. Извините за бестактность: а вы на себя в состоянии смотреть? (Смех.)

La Stampa: Можно ли ожидать амнистию политзаключенным?

Ч.: Ожидать можно всё.

МК.: Планируете ли регулярные общения с народом по ТВ, в блогосфере и прочих сферах коммуникации?

Ч.: Нет. Я планирую работать. Популизмом увлекаться не намерен.

«Блого-свет»: Чем будете покорять москвитян: мышцами груди, поездками на «малинах»-гробах или сказками Арины Родионовны?

Ч.: No comments. На вопросы-провокации не отвечаю. Не старайтесь.

ТВ, Первый канал: Кого вы пригласите на вашу инаугурацию?

Ч.: Вас. Последний вопрос.

«Женщины Москвы»: Ваше любимое блюдо?

Ч .: Я всеяден. Но если вы оставите меня в покое – имею в виду журналистов, но не женщин (Смех), – с удовольствием бы съел пару ломтиков сулугуни, сациви, лобио и немного горячей солянки. С красным вином, конечно. Благодарю всех за внимание, будьте благополучны. До встречи.

* * *

Что я нёс?! Ещё не сделал первого шага, а уже скатился в популизм. Перед кем заигрываю? – …Иммунитет, привилегии, содержание, как Ельцину… – Да ему в Нюрнберге место… Да и никуда он не уйдет. Будет ручонками цепляться за власть и деньги… При чем тут «Sorry» – извиняться, что я женат?! Идиотизм! Ещё и кокетство: «… имею в виду не женщин…», игривый козел… Что я нес!.. Куда я влип?!

– Отлично въехали. Пресса в восторге, да и читатели захлебнутся. Превосходная интонация, непринужденная манера, остроумие и ум, фирменная улыбка, мощный голос – все в одном флаконе. Молодец. И нынешнего не лягнули – осмотрительно. Вам с ним жить.

– Вы что, мне оценку ставите, господин учитель?

– Sorry! – Так это у вас в вашей хваленой Америке говорят?

– Тронешь Америку, пасть порву!

– Вот и это хорошо, по-нашему. Таким языком и надо в Рашке говорить с народом… Да и с элитой. Они только это и понимают, да ещё с матком – так приучены. Теперь следует озаботиться дебатами.

– Об этом рано. Никто меня кандидатом не зарегистрировал, да и закон об отмене временного ценза проживания не отменен.

– Отменят. Так что – пора и о дебатах думать. И создавать свою партию.

– На это нет времени. Нужно подминать уже существующие структуры.

– И это правильно. Олег Николаевич, вы прирожденный политик: стратег и тактик. В вас не ошиблись.

– В данный момент ошибаетесь вы, разговаривая со мной в таком тоне. Запомните и передайте другим. Вы – не наставник и не поводырь, вы – платный экскурсовод… временный, если будете зарываться, Леонтий Михайлович.

– Михаил Леонтьевич.

– Тем более. Но оплатить ваши услуги я не забуду…Где мы сейчас?

Внизу проплывали серые коробки зданий, пустые скверы, безлюдные улицы, голые остовы деревьев. Казалось, что он смотрит документальные фильмы своего детства или молодости: воздушные съемки разрушенного Дрездена или Грозного первой чеченской войны. Здания, большей частью, были целы, но ощущение катастрофы, обрушившейся на некогда многолюдный процветающий мегаполис и стершей все признаки обитания человека, это ощущение не оставляло всматривающегося в прозрачный пол вертолета Чернышева.

– Это Петровско-Разумовское.

– Что здесь случилось?

– Да ничего. Это – Москва. Это – Московия. Привыкайте, дражайший Николай Олегович.

– Олег Ни… Хорошо! Один – один.

– Я свое место знаю. Впрочем, если начну по привычке зарываться, можете осаживать меня, не обижусь.

– Ну, вот и договорились. Только осаживать вас я буду без вашего разрешения. Что у нас на очереди?

– Селитесь в «Ритц-Карлтон», – это ещё жилая и охраняемая зона Москвы, для вас приготовлены два бронированных спаренных люкса, по периметру – комнаты дежурной охраны, конференц-зал, комната связи и служебные помещения плюс этаж для обслуги, прессы, внешней охраны… Завтра уже расписано: в 10 утра – лидер компартии, в 11:30 – «г… в хрустале» – Драбков.

– Не любите его?

– Презираю.

– Завидуете!

– Я – ему?! Это он мне должен… В 2 часа дня – председатель Союза офицеров Великой…

– Быстро они сориентировались!

– И это верный признак. Но, главное, меня просил, неофициально и сугубо конфиденциально, свести с вами сам Хорьков.

– Неужели запахло жареным? А как же чипы, как же Энгельгардт со своим всемогущим аппаратом?

– Что вы хотите от вашего экскурсовода? Я лишь предлагаю вам маршрут. Решать вам.

– Обидчивый. Ничего. Привыкните. У вас нет выбора.

– Выбор есть всегда.

– Это вы правы. Выбор есть всегда. Итак, мой выбор. Все встречи на завтра отменить. Вернее, перенести на более позднее время. Я укажу, на какое. Завтра к семи утра подготовить и представить все досье на всех значимых игроков… Успеете?

– Всё приготовлено. Вы забыли, с кем имеете дело.

– «Мочило»… Помню.

– Вы правы: «мочило». Но локтевые суставы перед камерой оппонентам никогда не выламывал.

– Но дерьмом обливали и обливаете.

– Что поделать, работа такая…

– И характер такой.

– И характер. Не без этого. Впрочем, вам это пока не грозит.

– Насчет «пока» я запомню. Долго ещё?

– Минут через десять будем садиться. Прямо на террасу перед вашими номерами.

* * *

Чернышев Хорькову не глянулся. Но впечатлил. Впечатлил немигающим взглядом, направленным на собеседника, но, вместе с тем, мимо него, а точнее, сквозь него. Казалось, что Чернышев внимательно смотрит на тебя, но всё время хотелось подвинуться так, чтобы, наконец, встретить его взгляд. Впечатлил манерой слушать – внимательно, молча, но без малейшей реакции: ни улыбки, ни протестующего жеста, ни удивленного взгляда, ни привычных раздраженно поигрывающих желвачков, ни кивка головы – мол, слушаю и понимаю… Казалось, что он думает о своем, но внезапная кинжальная реплика, или вопрос «не в бровь, а в глаз», заставлявшие многоопытнейшего Всеволода Асламбековича быть в постоянном напряжении, свидетельствовали не только о пристальном внимании потенциального Хозяина, но и, главное, об умении подавлять собеседника, держать его в полусогбенной холуйской позе, что в свою очередь говорило о приобретенном или врожденном даре быть властителем. Впечатлила манера говорить – спокойно, тихо, веско; Хорьков давно отвык от такой манеры: на смену взвинченному суетливому говоренью на грани истеричного крика пришла убедительная спокойная грамотная речь, после лексики приблатненной шпаны зазвучал забытый русский язык. Во всем облике Чернышева чувствовалась сила и уверенность в себе, и это была не сила вожака, за спиной которого рычала выдрессированная, кровью повязанная и кровью вскормленная стая, а сила личности, способной в одиночку подчинить себе массы, в том числе и вооруженные.