Читать книгу - "Собрание сочинений в 9 тт. Том 5 - Уильям Фолкнер"

переставая. У нас было по два мула под седло; ехали мы быстро. Лили дожди; мы подчас и с разжигом огня не возились; тогда-то и потеряли мы счет дням, потому что как-то утром подскакали — костер у них еще горит, и лежит свинья, так и не разделанная; а случалось, и ночь напролет проводили в седле, меняя мулов каждые примерно два часа; так что иногда мы спали ночью, иногда днем и знали, что все эти дни они откуда-то следят за нами, убегая, и что теперь, когда дяди Бака с нами нет, они не смеют и залечь, запутав след.

Затем как-то под вечер — дождь перестал, но небо осталось в тучах, и снова холодать начало — мы скакали по старой дороге вдоль речного русла; под деревьями сумеречно, узко, а мы скачем, и вдруг мул подо мной шарахнулся и встал, я чуть не кувырнулся через голову его; и мы увидели, что среди дороги с ветки висит что-то. Висит старый негр, опустив босые пальцы ног и уронив набок голову в ободке седых волос, точно задумавшись. К негру приколота записка, но мы смогли ее прочесть, только выехав на поляну. Это была грязная бумажка с крупными печатными каракулями-буквами, точно ребенок их писал:

Не пугаю а последний раз придупреждаю. Ворочайтесь назад. Иначе даю гарантею будет с вами как с этим. Тирпенье мое кончилос дети не дети.

Г.

И ниже приписка почерком еще бисерней, чем у бабушки, но чувствуется почему-то, что мужским; и, глядя на эту бумажонку, я точно опять увидел черного, как он сидел тогда за костром — ножки в сапожках, волосатенькие руки, заношенная крахмальная рубашка и заляпанное грязью щегольское пальтецо.

Подписано не одним лишь Г., но и другими, в частности человеком, менее склонным щепетильничать с детьми, чем Г. Все же человек этот желает дать и тебе и Г. еще один шанс. Воспользуешься им — будешь жить и вырастешь. Упустишь этот шанс — простишься с юной жизнью.

Я смотрю на Ринго, он — на меня. Тут раньше на поляне стоял дом. За поляной дорога опять уходит в гущу деревьев, в серые сумерки.

— Возможно, завтра окончание, — сказал Ринго.

Настало завтра; мы спали эту ночь в стогу, а на заре опять пустились речной низиной по мглистой дороге. На этот раз шарахнулся мул под Ринго — так резко шагнул из кустов тот черный в грязных сапожках и пальтеце и с пистолетом в волосатой ручке, и только глаза и нос виднеются из бороды, из-под шляпы.

— Ни с места, — говорит. — Вы у меня на мушке.

Мы остановили мулов. Он отошел в кусты, и затем оттуда вышли уже трое: сам чернобородый и другой с ним рядом — ведут двух заседланных лошадей, а чуть впереди, убрав руки за спину, идет третий — кряжистый белесоглазый человек с лицом, поросшим ржавой щетиной. Он в линялой конфедератской шинели, в сапогах, какие носят янки, и без шляпы; на щеке длинный мазок засохшей крови; весь бок у шинели покрыт коркой грязи и рукав полуотодран от плеча, но до нас не сразу дошло, что плечи потому такие кряжисто-напруженные, что руки за спиной туго связаны. И тут мы вдруг поняли, что наконец-то видим Грамби. Еще перед тем поняли, как чернобородый сказал:

— Вам нужен Грамби. Вот он.

Мы молча смотрим с седел. Потому что те двое теперь действовали, на нас больше и не глядя.

— Я его накрыл и держу, — сказал черный. — Садись на коня.

Второй сел на одну из лошадей. В руке у него оказался пистолет, нацеленный в спину Грамби.

— Дай-ка нож твой, — сказал черный.

Не опуская пистолета, второй передал нож черному. Тут Грамби заговорил, а до тех пор молчал, стоял, напружив плечи и глядя на меня и Ринго белесыми помаргивающими глазками.

— Ребята, — сказал он, — ребята…

— Закрой пасть, — сказал черный холодно, спокойно, почти любезно. — Ты свое отговорил. Если бы в тот вечер в декабре меня послушал, то не стоял бы сейчас скрученный.

Он поднял руку с ножом; у меня, у Ринго и у Грамби мелькнуло в голове, наверно, одно и то же. Но черный только перерезал веревку на руках Грамби и отшагнул назад. Грамби крутанулся, но на него уже глядело дуло пистолета в руке у черного.

— Спокойненько, — сказал черный. — Он на прицеле у тебя, Бриджер?

— Да, — сказал второй. Черный отступил к своей лошади и тоже поднялся в седло, не опуская пистолета и не сводя взгляда с Грамби. Между шляпой и иссиня-черной бородой только глаза виднелись да крючковатый носик. Грамби заворочал головой.

— Ребята, — сказал он, — ребята, не делайте со мной худого.

— Мы ничего с тобой не сделаем, — сказал черный. — А уж как эти мальцы, не знаю. Раз ты такой щепетильный с детьми, то, может, и они с тобой пощепетильничают. Но мы тебе все же дадим шанс.

Левая его рука неуловимым движением ушла под пальтецо; и тут же выхваченный оттуда второй пистолет мелькнул в воздухе и, перевернувшись в полете, упал вблизи Грамби; тот рванулся поднять, но его опять остановили дула пистолетов. Сидя невозмутимо в седле и глядя сверху вниз на Грамби, чернобородый продолжал своим ровным ядовитым голосом, лишенным всякой горячности, даже нерассерженным:

— Нам в этом крае неплохо работалось. И до сих пор бы так, если б не ты. А из-за тебя приходится сматывать удочки. Из-за того, что ты сдрейфил, убил старуху и опять сдрейфил, отказался новыми пулями исправить ошибку. Заделикатничал. Защепетильничал. Так боялся поднять против себя народ, что в результате теперь все они, от мала до велика, черные и белые, высматривают и подстерегают нас. И все из-за того, что ты струсил и убил старуху, которой до того в глаза не видел. И не ради даже прибыли убил, не ради хотя б одного паршивого южного доллара. Просто испугался клочка бумаги, на котором кто-то сделал подпись Бедфорда Форреста. А у самого такая точно липа лежит в кармане.

Не поворачивая головы к второму, к Бриджеру, он произнес:

— Порядок. Отъезжай. Но держи на прицеле. К такому сердобольному грех поворачиваться спиной.

Держась бок о бок и нацелив пистолеты на Грамби, на живот его шинели, они попятили лошадей к подлеску.

— Мы в Техас едем. Если унесешь отсюда ноги, то и тебе советую уносить их на дистанцию не ближе Техаса. Но намотай на ус, что Техас местность обширная, и нам не попадайся. За мной! — крикнул он Бриджеру.

Резко повернул, послал в кусты кобылу, а Бриджер —