Читать книгу - "Обратная перспектива - Гарри Гордон"

Открытие выставки назначили на двадцать пятое октября. Холодно стало на дворе, деревья почти опустели, ледяной ветер заполонял освободившееся пространство.

Пришлось пойти на непомерные расходы: купить куртку, тёплую, но некрасивую, кугутскую, — за шестьдесят долларов.

Накануне вернисажа братья Лялюшкины привезли Плюща к себе в мастерскую. Работы были оформлены профессионально, аккуратно, и без души.

— Большое спасибо, — приподнял он шляпу.

— Это ещё что, — сказали братья Лялюшкины. — Мы вас раскрутим. Для начала издадим альбом. Мероприятие, правда, расходное, но для вас… А можно, вы нам подарите вот эту работу?.. и эту.

Плющ пожал плечами.

— Открытие в пять. Приезжайте, пожалуйста, к четырём, — попросил Лёня по телефону.

Он редко теперь приезжал на дачу.

— К четырём, так к четырём, — ответил Плющ. — Непременно. Большое спасибо.

Двадцать пятого с утра шёл дождь. Неприятно обвисли поля шляпы. Рональд на что-то обиделся: молча налил и скрылся в глубине магазина. Таксист запросил бешеную сумму.

Плющ шёл по Пушкинской и размышлял:

«Соберутся хари. Кто-то будет фальшиво радоваться, кто-то кукситься. Интересно, чего ты не хочешь больше — этих рож, или себя одним из них. Хотелось бы повидать Юрия Николаевича, ему уже за восемьдесят. Но подойдёт какой-нибудь Юхим Бамбалюк, хлопнет старика по плечу:

— Ну що, Юрко… Як ся маешь? Ю ол’райт?

А Юрий Николаевич не ответит — будет смотреть вдаль водянистыми глазами».

Последний каштан сорвался с высоты, стукнул по шляпе и крутнулся возле ног. Плющ остановился.

«Пусть это будет моя «Эврика». Не пойду. Всё это суета сует и всякая херня».

Он поднялся по Греческой, свернул на Преображенскую и пошёл по направлению к Привозу. Если там взять тачку — дешевле будет.

На углу Тираспольской он автоматически глянул вправо — здесь когда-то была винарка.

Над подвалом красным по белому написано:

«Огни притона. Винный бар».

«Бог не фраер», — обрадовался Плющ, снял шляпу и стряхнул с неё воду.

Почти всё, как было когда-то, только лучше, цивилизованнее. Теперь не толпились у стойки, не глотали торопливо — появились деревянные столики, пепельницы стояли на них.

На какой-то панельной приступке сидели, правда, двое бомжей, утопили головы в плечи, пестрели вязаными шапочками.

— Как тебя зовут? — спросил Плющ девушку за стойкой.

— Вика, а что?

— Ничего. Классно у тебя, Вика.

Он взял сто граммов коньяка, бутерброд с салом, и — сто лет не виделись — биточек из хамсы. И за всё это — около семи гривен. Чудеса.

Два столика пустовали, за третьим сидели двое мужчин и две женщины, все пожилые, со следами полинявшей интеллигентности на лицах. Разговаривали они возбуждённо, что-то об аэродинамике и портовых сооружениях.

— Вика, — спросил Плющ, когда хозяйка меняла пепельницу, — а что они пьют?

— А всё, — сказала Вика. — Вам принести что-нибудь?

— Ещё соточку, с лимоном. И, пожалуйста, на тот столик — бутылку креплёного и сухого.

— Прямо кино, — улыбнулась Вика.

Она принесла вино, кивнула в сторону Плюща. Компания глянула, приутихла, с достоинством приподняла стаканы. Плющ улыбнулся.

Очень скоро все сидели за одним столом, потом придвинули ещё один, подошли новые люди.

Плющ время от времени подзывал Вику, швырял деньги — ему было хорошо.

Им искренне восхищались, говорили, что он настоящий, что давно таких не видели. Кто-то пытался читать Пастернака, взывал к духовности, но его быстро заткнули.

Появилась Прекрасная Дама, ростом под два метра, с огромной грудью.

— Балдеть! — кричал Плющ и тыкался головой в её живот. — Я таких буферов с детства не видел!