Читать книгу - "Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина"

– И что, ты стала бы под одеялом есть? – смеялась Вольша.

– Не под одеялом, а с вами! – Вторая Ольга достала из-под матраса пару банок шпрот, печени трески и чего-то ещё жутко дефицитного.

– О!!! Молодец! Даёшь остатки профсоюзного пайка! – радостно завопили девчонки, минутой прежде радевшие за равенство и братство.

– То-то же! – наставительно урчала довольная и гордая Селиверстова. – Жаль только, мясо-колбасы под матрас не засунуть было. Я и так об эту печень трески всю задницу отбила! Надо же было ещё следить, чтобы на неё никто, кроме меня, не сел. А то бы ухнуло в прорву этих глоток вместе с жестянками.

Но это было на следующий день. А та «колхозно-комнатная» вечеринка удалась. Что бы там ни говорили очередные родители, как бы там ни ныли о нравах и безнравственности, всегда было, есть и наверняка будет и будет впредь что-то волшебное в местах скопления критической массы молодости. Что-то такое, что, взрываясь и вспыхивая, не уничтожает, не калечит и не обжигает. А только волнует, щекочет и радует.

Хотя, конечно, простите автору его сорокалетнее занудство, – от компании зависит.

Но в той компании, в селе Глубокое Татарбунарского района Одесской области на исходе восьмидесятых двадцатого века не было никого подлого, никого нечистого помыслами. Все были так юны и прозрачны, что даже сама мысль о чём-то недостойном не посещала шальные головы. Дай, дай бог сил и вдохновения автору придумать ту компанию Полины Романовой! И помоги вспомнить своих…

Толик Кравченко, невысокий, забавный, подвижный, вечно голодный и вечно живой. На втором курсе, получив очередную стипендию, наконец-то закупит себе мяса, подсолнечного масла, моркови, лука и риса. И, предвкушая пир после полумесячной голодухи на хлебе с кефиром, затеет плов на кухне шестой общаги. И ненадолго отойдёт. Ровно настолько, что другим голодным студентам, у которых кончилась закуска, этот плов очень пригодится. И потом они будут виновато молчать, потому что невысокий весёлый Тоха бывает ох как суров! Вовочка Шевченко, хитрый, умный, шахматист, чистюля. То всё в шахматы пропьёт, то в бутылку проиграется. И как до Слободки доедешь, если даже на трамвайный билет не осталось? Не пешком же идти из центра. Зимой. Промозглой, ветреной, гадкой одесской зимой. В конце концов, что? Контролёры не люди? Чувства юмора у них, что ли, нет? А развлечений мало. Можно показать им филигранно отработанный номер-миниатюру: «Танец маленьких лебедей». Исполняется на пальцах ног. Как зачем я снимаю в трамвае ботинки и носки?! А я вам сейчас всё покажу, и вы поймёте! И вам станет так весело, что вы простите мне проезд «зайцем». Шевченко, пришедший в ужас от того, что переночевавшая у них в комнате подруга соседа выстирала свои трусы в Вовкином ведре для мытья полов! «А вдруг у неё инфекция?!» – кричал он на соседа. «Зачем она свои возможно инфицированные трусы стирала в моём стерильном ведре для мытья полов?!» – стонал Вовка и скрепя сердце и желудок отсчитывал рубли на покупку нового ведра. Мнительный Олег Пирютко, обнаруживавший у себя на каждом цикле новые и новые болезни, вплоть до онкологии. Кажется, разок даже вешаться собрался. Но потом увлёкся иридодиагностикой. А потом – женился. И ещё раз женился. И ещё раз. Трижды! За какие-то шесть лет. Тоненький, прозрачный, пугливый. Крепкий Вадик Зовтун и его милая зануда Светка. Вот эти как раз после первого колхоза и поженились. И за время института двоих детей родили. Крохотная смешная девулька, подраставшая в шестой общаге, закрывала папе рот ручками и просила: «Папацька, не пой! Нинада!» – а Вадик так любил петь! Впрочем, я понимаю его дочь. У него совсем не было слуха. Вадик Зовтун – отменный каратист. Участвовавший в каком-то международном соревновании по какой-то из версий, коих много расплодилось в конце восьмидесятых – начале девяностых, и дошедший лишь до тура, где призом был цветной телевизор. «Вадик! Чего же ты дальше не стал участвовать?!» – вопили все. «А мне телевизор и нужен был. Зачем мне дальше участвовать?» Они со Светкой были похожи скорее на брата и сестру, чем на мужа и жену. И были абсолютно и закончено счастливы в своей похожести. И, скорее всего, так и есть по сей день. Вечно хохочущий Серёжа Сапожников. Серьёзный Ваня Митров. Делано-деловитый Юра Назарук. Олег Пухильский, волосатый настолько, что на курсе пропедевтики хирургических болезней ему скажут: «Пухильский, снимите свитер! Вы же в отделении!» На что Пухильский обиженно пробурчит: «Я уже снял! Это грудь!» Забавный Пухильский, вечно терявший контактные линзы в шуточных мальчишеских потасовках в раздевалках. Дёрганый Генделев, грубоватый Худолей, глуповатый Заболотный, любящий принять на грудь Пургин. Правильный, как сразу три пионера-героя, Громадский. Милашка Андрей Григорьев, идеологически выдержанный, как сразу вся комсомольская молодая гвардия (не, ну, хочешь жить – умей вертеться!). Тоже женится сразу после первого колхоза. Совсем домашние Тетюшев и Почтаренко. Не менее домашний, но куда более разухабистый Димка Попов. Слегка пустым мешком по голове ударенный Мунтян. Весёлый, добрый Вадик Андриянов – силищи и дури неимоверной, как-то раз закинувший гранату на старом стадионе – том, что ближе к Пересыпи, за кафедрой микробиологии, – куда-то за его пределы. Ох, хорошо, что по лестнице никто не спускался… Лёшка Малярчук, сперва выбеливший чуб, а после и вовсе облысевший. Весь такой таинственный, весь такой стильный, весь такой со странной безвкусной девочкой, обвешанной бижутерией, как новогодняя ёлка шарами. Так и живёшь ты с ней? Нет? Да? А помнишь, Лёшка Малярчук, как ты притащил бутылку карамельной спиртовой эссенции, добавляемой в «стеклянные» конфеты, и мы все упились и воняли дюшесом? Серёжка Бестанчук, фотографировавший и фотографировавший нас в колхозе. Смешной, высокий, но круглый. Рыжий. Только у рыжего могло получаться быть высоким, но круглым. Ты вроде женился на Ленке Семененко. Ещё не развёлся, тьфу-тьфу-тьфу? Олег Захаренко, совсем уж, простите, ни бе ни ме. А потом вдруг – раз! – и за него выходит энергичная умница-красавица Ни… Никто и ничего не понимает. Руслан Даниленко, женившийся по любви на одесской прописке. Очень высокий, очень красивый парень. Очень красивый – и в то же время абсолютно похожий на иллюстрацию к параграфу «Анэнцефалия» из учебника психиатрии для четвёртого курса. Сашка Макаров, женившийся на выезде на ПМЖ. Что ты делаешь в той Америке, Сашка? Неужто и вправду фтизиатр? Да ну! Помня тебя неплохо, не верю! Скорее менеджер средней руки в каком-нибудь супермаркете. А Лёлик Смоквин, не могущий без частицы «бля» слова молвить! И потому на семинарских занятиях переделывавший её на «блин». Так и стоит перед глазами, как ассистент Антипов с кафедры фармакологии говорит ему: «Смоквин! Сегодня без блинов!» Так бедный Лёлик полчаса у доски мычал и сказать ничего не мог, хотя чуть ли не впервые именно в тот день что-то выучил. Многие-многие-многие мальчики и девочки моей юности… Где вы теперь? Как вы теперь? Нет! Не надо, не говорите! Проходные и канувшие. Прошедшие и запомнившиеся. Не надо мне знать, что с вами стало. Достаточно знать, что вы были. Потому что лучше, чем тогда, в конце восьмидесятых – начале девяностых века двадцатого, вы не будете уже никогда. И уж точно вы никогда-никогда не будете такими чертовски забавными!

Да и пора бы вернуться к героям выдуманного повествования, пока глубокоуважаемый читатель не распял автора за слишком большое нагромождение никому, кроме него самого, не интересных фамилий.