Читать книгу - "Воровская трилогия - Заур Зугумов"

Перед отъездом Дипломат сказал мне: «Будешь в Москве, Заур, найдешь меня, я пока там притухаю, буду всегда рад тебя видеть». На том мы и попрощались. После Пятигорска, поколесив по стране еще несколько месяцев, мы все приехали домой в Махачкалу. Если мать я еще мог как-то обмануть относительно цели столь длительного вояжа, то отец не оставил мне на это никаких шансов, рассказав ей, куда я ездил, с кем и для чего. Да и мой вид выдавал меня. Одет я был как юный денди, сын богатых и респектабельных родителей. На указательном пальце левой руки красовалась увесистая золотая печатка в несколько десятков граммов, на руке были золотые часы с золотым браслетом, на шее висел миниатюрный полумесяц на золотой цепочке (кстати, это был подарок одного самаркандского вора). В общем, все, что было на мне, считалось в то время роскошью. Я уже не говорю, сколько денег было у меня в карманах. Да и тряпья я с собой привез немало. Я и раньше уезжал, но больше недели, ну от силы двух, никогда не задерживался, зная нрав своей матери. Но тогда я всегда умудрялся что-то придумать, как-то скрыть все то, что касалось моей жизни вне дома. Здесь же меня не было целых три месяца, да и, честно говоря, я устал лгать и изворачиваться и решил все как есть рассказать матери, приблизительно догадываясь о последствиях. К сожалению, я не намного ошибся. Звонкая пощечина поставила все точки над «и». Мать приказала забрать все, что я привез, и выгнала меня из дома. Для таких, как я, двери всех блатхат и «малин» были всегда открыты настежь, и я поселился на одной хазе в Новом поселке, тогда это был пригород Махачкалы. Дома я появлялся, когда там не было родителей, исключительно лишь для того, чтобы увидеть или, точнее говоря, показаться бабушке на глаза, которая абсолютно не знала и даже не догадывалась ни о чем, думая, что все в семье нормально, – так я умудрялся разыгрывать перед ней спектакли. Мать, конечно, об этом знала и не препятствовала, понимая, что бабушка не должна знать, чем я занимаюсь. (Забегая вперед, скажу, что, когда в очередной раз я сел, еще долго бабушка была в неведении. Но однажды, выпив лишнего, отец сказал ей: «Твой внук вор, за это и сидит в тюрьме». В тот же день она слегла, а через месяц бабушки не стало. Я узнал об этом много позже, а причину ее смерти понял еще позже, но мать моя не простила отцу эту нечаянную реплику.)

Родителей я теперь почти не видел, иногда только мать – и то издали, и не скучал особо, ибо улица стала для меня главным и единственным домом, засосав в свою трясину.

Надо ли говорить, что за время моих странствий не было такого дня, чтобы я не вспомнил о предмете своей любви. Ее-то мне легко удалось обмануть, когда я предстал перед ней, сжимая в руке миниатюрную коробочку с перстнем – это был мой подарок.

Прямо перед отъездом я окончил автошколу и получил водительские права, правда, учиться я не учился, приходил лишь показаться кому нужно, да и то нечасто, но машину я водил и для своих лет знал ее неплохо, этому уж меня отец поднатаскал. Вот и пришла мне в голову мысль сказать, что, пока я не нашел работу, поехал в рейс с одним знакомым, ну и подзаработал немного. Раньше многие так делали, так что в этом ничего ложного усмотреть было нельзя, да и о какой лжи могла идти речь? Причину моего столь долгого молчания она приняла на веру. Тогда я представил себе дальнейшую жизнь: вот так я приезжаю из рейса, меня встречает любимая жена, а чуть позже – еще и с детишками, я рассказываю ей о трудностях дальнего рейса, нежно обнимаю ее в ночной тиши брачного ложа. Она рассказывает о своих переживаниях и волнениях, связанных с моим долгим отсутствием, о детях, еще о чем-то, и под ее приятный и мелодичный голос я засыпаю. А назавтра все начинается сначала. Все меня в этой семейной идиллии устраивало, за исключением работы. Я ни на минуту не мог представить себя в роли работяги, это было выше моих сил, и я тут же отгонял «дурные» мысли. Какое-то время мы так же безмятежно и счастливо проводили свои воскресные дни. Всю неделю Оля училась, а я воровал, но мне удавалось это скрывать. Главное – я боялся, что мать моя придет и скажет все своей подруге, я даже удивлялся, почему до сих пор она не сделала этого. Я, конечно, не мог тогда понять, что у матери моей и в мыслях не могло возникнуть, что я наберусь наглости и предстану перед самыми близкими мне людьми после родителей в таком качестве. Вот так я жил меж молотом и наковальней. Больше всего Олю беспокоило то, что я перестал заходить к ним домой, я ждал ее теперь всегда неподалеку от дома, в сквере. Я уже не помню, что придумывал в свое оправдание, но не заходил, так как боялся того взгляда, той улыбки, которыми меня с детства одаривала ее мать. Я считал ее своей второй матерью и знал, что солгать я не смогу. Не знаю, на что я надеялся, обложив все самое чистое и светлое, что было в моей жизни, ложью, ведь я знал, что рано или поздно все откроется. Но думать об этом не хотел, отгонял от себя эти мысли и довольствовался настоящим – в общем, был я типичным эгоистом, да еще и, мягко выражаясь, лжецом в придачу. Разве мог человек, имеющий такие пороки, надеяться на ответную любовь? Тогда я этого, видимо, не понимал, да и не хотел понять, иначе бы обратился за помощью к матери, а я избегал ее. Шло время, но ложь все же выходит наружу. Я до сих пор поражаюсь, как я мог пренебречь этим ангелом, отказаться от Оли, которая меня так искренне любила. Каким нужно было быть слепцом, чтобы не разглядеть эту чистую, непорочную душу? Но, к сожалению, жизнь не повернешь вспять.