Читать книгу - "Курбан-роман - Ильдар Абузяров"

Впервые эта идея посетила Абдула давно, когда в одной из парикмахерских накануне какого-то важного праздника – может, утренника или Дня первоклассника – зазевавшийся парикмахер случайно задел его ухо острыми ножницами. Красная кровь каплями сползла на белую праздничную рубашку. И даже шоколадно-кремовое пирожное с лимонным безе и стакан красного клюквенного морса, которые мама купила Абдулу в честь праздника, чтобы успокоить плачущего ребенка, не залечили со временем в сознании Абдула полученную травму.

Частная парикмахерская, что Абдул выбрал для собственной экзекуции, находилась в торце одного из многоэтажных домов жилого комплекса Бейрута. Собственно, это была четырехкомнатная квартира – зал для стрижек, массажный кабинет и зал для женских ухищрений. Ожидающие своей очереди могли полистать модные журнальчики за чашкой чая “Липтон” или “Милтон” в просторной комнате отдыха для клиентов.

В прейскуранте кроме стрижек значились еще педикюр, маникюр и, как уже упоминалось, горячий массаж и горячий чай. Заведение было частным. Его содержала вполне добропорядочная чета – Салават и Сарижат.

Как вскоре выяснил Абдул, Салават был абсолютно лысый мужчина с грозным неприветливым взглядом, массивной бородой, черными густыми сросшимися бровями над рубильником-носом, дернув за который, казалось, можно враз перевернуть земной шар его лысого черепа. Жена Салавата Сарижат – темноволосая пухлая девушка невысокого роста с очень живыми черными, как два агата в четках, глазами.

Когда Абдул впервые пришел в парикмахерскую (это случилось пару месяцев спустя после смерти матери, которая приноровилась стричь его сама), его оглушил характерный запах духов и лаков. Словно тебя душат едким газом и ты проваливаешься в сладкое небытие.

Сразу пришли на ум газовые камеры Гиммлера. На полу валялись еще неубранные волосы и ногти предыдущего клиента.

Это первое, спустя десятилетия, посещение работников ножа и второго ножа, а посередине винтик, запомнилось Абдулу еще и потому, что он долго не мог решиться на стрижку вне пределов родной ванной комнаты. Это-то в конце концов и послужило поводом для ссоры с невестой и ее мамой, которые заподозрили Абдула в увлечении рок-музыкой, которой он действительно увлекался.

– Ты что, рокер? – спросила невеста.

– Да, – не возмутившись, подтвердил Абдул.

– Ну, это так несерьезно, – пытаясь сохранять спокойный философский тон, заметила невеста Индира. – Так безалаберно по отношению к жизни.

– Но это длится дольше, чем мы с тобой встречаемся.

После этой фразы Абдул оказался свободен. И даже не в результате крупной ссоры, это было внешним, а, скорее, потому, что в глубине души не желал этого брака, продолжая даже при наличии невесты часто и подолгу засматриваться на других девушек. И, зная это, совесть Абдула требовала отмщения-наказания.

Вот таким образом Абдул, потеряв невесту вслед за матерью, оказался в частной уютной лавочке палачей-парикмахеров, где та самая плотная девушка с пухлыми сильными руками настойчиво усадила Абдула в глубокое мягкое кресло с внушительными подлокотниками, какие, наверное, бывают на электрическом стуле. Если честно, ни кресло, ни сама парикмахерша Абдулу поначалу совсем не приглянулись. Он ожидал чего-то более изощренного.

Но Сарижат знала свою работу хорошо – а это самое главное. Засунув за шиворот Абдулу кусок неглаженой холщовой материи, отчего тот сразу почувствовал себя мучеником, дервишем, добровольно избравшим путь очищения тела через истязание грубым покрывалом, Сарижат собрала его волосы в кулак, отмеряя их длину. Но одновременно Абдул почувствовал и приятную истому, ощутив себя вновь капризным ребенком или маленьким маменькиным садомазохистом, которого тащат за шкибон с улицы.

Ведь точно таким же быстрым и решительным движением его мать запихивала за шею Абдулу неприятно-колючую салфетку, усаживая за обеденный стол перед пищей, которая напоминала четырехлетнему Абдулу волосы и ногти в бульоне – и чего тут, спрашивается, есть? Ведь грибной суп это не лимонное пирожное с клюквенным морсом.

– Чего пожелаете? – спросила парикмахерша Сарижат, посмотрев Абдулу прямо в глаза через зеркало. В первый раз она и не догадывалась, кем мечтает видеть себя Абдул: Делоном, Бэкхемом, Рональдо или Щварценеггером или, если это еще возможно, просто Абдулом. Но так трудно остаться самим собой после смерти матери, которая только одна тебя и стригла и только одна знала, кто ты. Впрочем, и кем тебе лучше стать – тоже.

– У вас есть каталог с прическами? – нашел выход из затруднительного положения Абдул.

Девушка протянула Абдулу коллекцию модных журналов. Среди моря экзотических стрижек, напоминающих всевозможные соцветия, начиная от кактусов и заканчивая лианами, Абдулу больше всего понравилась прическа главного бербера и его кумира Зидана, который рекламировал вовсе не прически, а кофе “Пеле” – и с каких это пор?

– Может быть, постричь меня ярусами, – предложил Абдул, – как кофейные террасы в Йемене?

– Я думаю, вам не пойдет неравномерная стрижка крутыми уступами, – не уступила прихоти Абдула Сарижат. – У вас слишком широкое восточное лицо, брови дугой. У вас выступающие скулы и раскосые глаза. Вам лучше подойдут плавные переходы.

– Договорились, стригите по своему усмотрению. – Абдул откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, собираясь предаться несбыточным мечтам.

– Хорошо, – согласилась девушка. – Но сначала нам нужно вымыть голову.

– Вы хотите сказать, что у меня грязные волосы? Но я их мыл только вчера, – без особого рвения попытался защищаться Абдул.

– Я хочу сказать, что ваши волосы очень отросли. Волосы слишком длинны и не промыты до корней. Им, как в пустыне Гоби летом, не хватает воды, а если нет воды, они начинают питаться накопленными запасами. Ваши сальные железы очень активны.

Надо сказать, что был самый разгар пекла пепельного июля. Того самого, с мягкими липкими руками, что прикасаются к твоему телу, как мягкие, но настойчивые руки парикмахера.

После этих прикосновений Абдул сразу избавился от ироничного настроения. Ведь казнь не располагает к иронии.

Нигде так не расслабляешься, как в кресле парикмахера. Приходишь, платишь деньги, и тебя начинают обхаживать со всех сторон. В ресторанах приходится есть самому. В массажных кабинетах твоему телу достается по полной программе. А здесь ты почти ничего не чувствуешь, только сыплется наземь твоя прошлая жизнь. Ведь в парикмахерской работают с теми частицами тела, которых ты практически не ощущаешь в повседневности. И о которых не задумываешься, пока они есть. Пока они рядом с тобой. Как, например, не задумываешься о матери, пока она рядом, о том, как и чем она живет. В минуты покаяния Абдул никак не мог себе простить, что в своих мыслях уделял больше внимания каким-то появлявшимся на миг в его жизни девушкам, чем матери. И до сих пор продолжал уделять – хотя соотношения изменились.

“Так, должно быть, и у палача, – думал Абдул, расслабляясь, – расслабляешься, перестаешь думать о магазине, в который надо зайти завтра, о супе из куриных кубиков или грибном супе и начинаешь думать о том, о чем обычный человек старается думать как можно реже, – о смысле жизни и смерти. Старается избегать прикосновений к этой теме мыслями, чтобы голова случайно не пошла кругом вместе с крутящимся креслом и крутящимся земным шаром и случайно не слетела вон с плеч”.