Читать книгу - "Звездочет - Рамон Майрата"

— Почему? Мы плохо сыграли?

— Совсем не то. Вы сыграли с чувством и с достоверностью, каких я и не ожидал. Уж наверняка лучше, чем Маруха Томас и Антонио Ибаньес, которые будут сниматься в фильме.

— Тогда почему?

— Мне не годятся общие планы. Этот город болен, и камера всегда проявляет какую-нибудь нежелательную червоточину. Я предпочитаю воспользоваться декорациями. Декораторы знают, что стены должны быть чисто побелены, хоть они и из картона, а брусчатка — выложена с математической точностью. Нищим, заключенным, больным и беженцам нет места в искусстве, цель которого — освободить нас на время от забот нашей жизни. В реальности уже нельзя быть счастливым. Кто сегодня может убежать от этого ужасного мира? Кто может позволить себе тратить свои слабые силы на поиск красоты? Ведь их не хватает даже на то, чтоб справиться с нищетой. Когда начнут снимать цветные фильмы, седьмое искусство станет таким совершенным, что заменит собой жизнь. И никто не будет нуждаться в собственной жизни. Все мы будем жить этими чудесными фантазиями, которые нам покажут на экране. Ну и что, что мы не поели, если на экране перед нами проплывают великолепные яства? Ну и что, что не полюбили, если наслаждаемся ласками и поцелуями более прекрасных существ?

Звездочет и Фридрих, внезапно лишенные тайного счастья своего уличного актерства, решают испробовать этой же ночью поддельного колдовства седьмого искусства. Звездочет вытаскивает из глубин кармана, не без угрызений совести, как бы забытые монеты, сложенные стопочкой и завязанные в угол батистового платка. Взвесив их в руке, он убеждается, что по крайней мере один раз у него достаточно средств, чтоб пригласить Фридриха в кино. Почти все, что идет от Великого Оливареса, в том числе и эти монеты таинственного происхождения — каким бы ни был их подлинный источник, — оказывает магическое влияние на жизнь Звездочета.

Пронзительный ветер, преследующий их от замка Святого Филиппа до входа в муниципальный кинотеатр, как бы врывается и на экран и раздувает гитлеровские знамена из новостей UFA, которые показывают перед началом фильма. «Timing», — сказал бы его отец об этой странной синхронии, используя один из своих профессиональных терминов. Громовые слова, которые сотрясают сейчас костяные челюсти Йозефа Пауля Геббельса, можно прочесть при желании и в кадисской газете. Постоянные выступления министра информации и пропаганды рейха — язва, разверзающаяся на ее страницах. «Война имеет глубокий смысл в плане регулирования народонаселения. Из огня и пламени родится новый мир», — повторяет министр, и на экране можно наблюдать, как слова эти выскакивают из его жабьих губ. А этот лес рук, взметающихся вверх, приветствуя смерть, — иллюстрация к пассажу фалангиста Гайтана из сегодняшней газеты: «Цель так высока, что гражданин рейха отказывается судить и упрощает свою жизнь, сводя ее к повиновению. Это великое открытие и удивительная истина, которую немецкая пропаганда хочет преподать миру. Увы тому, кто этого не понимает!» Исчезает Геббельс, сливается с толпой, и камера начинает легендарное путешествие по Берлину, следуя по улице за черной машиной. Треплется флажок со свастикой, а из заднего окна испанский министр Серрано Суньер, едущий на встречу с Гитлером, отсутствующим взглядом скользит по смутным существам, мелькающим на тротуарах. Машина движется своим путем, а в стареньком проекторе муниципального кинотеатра, как это с ним случалось уже много раз, вдруг застревает пленка. Одно и то же изображение буксует на экране, и дергающийся уголок Берлина, предательски отчетливый, позволяет рассмотреть мимолетные силуэты, что видны сквозь окна официального автомобиля. Фридрих подскакивает. На замороженной картинке агенты гестапо задерживают пешеходов и проверяют карандашом, крепко ли пришит к одежде кусочек ткани в форме звезды. Фридрих широко раскрывает глаза, еле сдерживая ужас. Публика вокруг поносит киномеханика и топает ногами. Звездочет искоса посматривает на друга.

— Эта звезда желтая, — говорит вдруг Фридрих.

Он дрожит всем телом. Звездочет ощущает это, потому что рука Фридриха лежит на спинке его кресла.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает он.

— Потому что я тоже должен был ходить по Берлину с такой звездой, пришитой к одежде. Возьми, я ее все еще храню.

Звездочет чувствует, как в руку ему лег кусочек ткани, и с силой сжимает его. Мигание экрана прекращается, фюрер наконец принимает Серрано Су-ньера и возглашает: «Наши народы решительно подняли знамя морального единства Европы». Фюрер и испанский министр крепко и долго жмут друг другу руки — пока не заканчивается немецкая хроника и не начинается фильм, в котором песочные глаза Маргариты Кармен Кансино, зовущейся Рита Хейворт, наливаются соками любовной истории.

Фридрих не смотрит фильм. Он вцепился в руку Звездочета и двинулся в путь по Берлину, войдя в ту застывшую картинку из хроники, как в дверь, открывшуюся в его памяти. В нескольких кварталах от той улицы, где гестаповцы проверяют напуганных евреев, он узнает свой бывший дом, пустые стены с пятнами на месте снятых картин. С балкона он рассматривает выставленную на улицу мебель, которую носильщики из службы перевозки не торопятся доставлять в «еврейские жилища», куда в обязательном порядке должны переехать из своих квартир евреи. Носильщики отправляются в кабачок. Небо над Зибельштрассе затягивают тучи, и начинает лить дождь — на пианино, на комоды, на коробки с книгами.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Звездочет, когда они выходят из кино.

— Я жил там.

— Я не могу себе представить, как ты себя чувствовал, когда тебя заставляли ходить с желтой звездой.

— Я мечтал о далеких морях, как это — в Кадисе.

— Ты никогда мне не рассказывал, как тебе удалось убежать.

Звездочет покупает им по кулечку жареной рыбешки. Шкварчанье масла в жаровне оттягивает на несколько напряженных минут их беседу. Преследуемые немногочисленными кошками, которые еще сохранились в Кадисе, они бредут без определенного направления, пережевывая рыбешку.

— Я думаю, что могу доверять тебе, — говорит Фридрих очень серьезно. — Я расскажу тебе все.

Он рассказывает ему о бесконечных очередях к дверям консульств, о невозможности получить визу, о фальшивом паспорте, о том, как он должен был выдать себя за другого, о подробных списках мельчайших предметов, которые можно взять с собой, — тюбик зубной пасты, расческа, шампунь, часы, бумажник, — о необходимости добывать справку о благонадежности, о проблеме отпечатков пальцев, о контракте на выступления в Бразилии, который в конце концов удалось раздобыть его отцу, о билетах, зарезервированных на испанский корабль «Маркиз де Комильяс», с которого их сняли вместе с другими оркестрантами и заставили играть для немецких войск в Испании.

— Значит, тебя зовут не Фридрих? — допытывается Звездочет.

Когда они доходят до этого момента, вера Фридриха начинает колебаться. Он закрывает глаза, и на Зибельштрассе льются струи дождя, льются на разбитое тело того еврея, который не выдержал и бросился из окна четвертого этажа и лежит теперь рядом с мебелью, ему принадлежавшей. Он снова чувствует надежную ладонь Звездочета и ощущает как никогда канун любви. Именно поэтому он не должен уступать. Любовь его может подвести. Он не должен попускаться осторожностью — даже перед осуждающей очевидностью любви.