Читать книгу - "Год в Касабланке - Тахир Шах"

В последнюю пятницу Рамадана вообще никто не работает. В течение последних трех недель я как никогда мог критично оценить работу любого мастера, но ничего стоящего я так и не встретил. Людям следовало думать о молитве, но у всех у них в головах был один и тот же мираж — огромная тарелка, наполненная кускусом и бараниной со специями.

По дороге в Хабус Камаль молчал. Ему было очень тяжело. Отсутствие сна, никотина и алкоголя вкупе с перегруженностью адреналином окончательно измотало беднягу. И меньше всего ему сейчас хотелось водить меня по каменным галереям базара в поисках рабочих. К счастью, поскольку мой помощник был ослаблен, это позволяло легко им управлять. В отличие от Камаля, да и от всех других мусульман, я сам питался три раза в день и спал ночью семь часов. В последние дни Рамадана я ощущал себя могущественным властелином.

Хабус был не похож на район шикарных французских вилл или многоквартирных домов, характерных для Касабланки. Почти все здания этого квартала были построены из гранита, а не бетона, самого распространенного здесь материала.

Стрельчатые арки вели к десяткам небольших лавок, расположенных за каменными колоннами. Казалось, что все это простояло века, и я очень удивился, когда узнал, что Хабус был построен французами в тридцатые годы.

В лавках продавались изделия народных промыслов: красочные джеллабы, отделанные шелковой вышивкой; фески-тарбуши из красного фетра; желтые тапочки-бабуши; восточные халаты, украшенные блестками, и свадебные причиндалы на вкус любой невесты. Каждая улица имела свою специализацию: на одной торговали марокканской мебелью, на соседней — бронзовой посудой, на третьей — парфюмерией и косметикой: розовой водой и сурьмой, жасминовым маслом, сандалом и мускусом.

Мастеров нам найти не удалось. Все, кого мы спрашивали, либо бросали на нас сердитые взгляды, либо предлагали прийти после Рамадана. Наверняка этим людям казалось, что я — сумасшедший, если думаю о таких вещах в завершающий период поста. Бродя по галерее, я приметил под одной из арок дворик. Внутри него было несколько антикварных магазинов, каждый из которых торговал обычным набором бронзы в стиле ар-деко, довоенной мебелью и эстампами. Всё в антикварных магазинах Касабланки, без исключения, относится к первой половине прошлого века, это — французское наследство.

Но исключение все-таки нашлось. На задворках одного из магазинов я заметил обеденный стол исключительной красоты. Он был отделан под орех, со слегка искривленными боками и гнутыми ножками. Судя по всему, это была работа не французских, а испанских мастеров. На мой дилетантский взгляд, столик был сделан в начале девятнадцатого века, задолго до того, как французы аннексировали королевство Марокко.

Я подтолкнул Камаля вперед, желая, чтобы он справился о цене.

Владелец магазина был слишком голоден, чтобы заниматься игрой в продавца и покупателя. Он сидел, согнувшись пополам, в старом плетеном кресле так, будто у него болел живот, и поддерживал голову руками. Камаль спросил его, сколько стоит стол.

— C'est cinq milles dirhams,[8]— ответил владелец магазина.

— Пятьсот долларов — это слишком дорого, — заявил мой помощник.

— Мы можем поторговаться, — сумничал я.

Но Камаль направился к выходу из магазина.

— Рамадан сделал этих торговцев жадными.

— Этот человек голоден, — возразил я. — Он будет послушной игрушкой в моих руках.

— Мы уходим, — строго сказал Камаль.

На улице мне в глаза бросилась нищенка: пожилая женщина с густой сетью морщин на лице, ее согбенное тело покрывала темно-зеленая джеллаба. Старуха привлекла мое внимание не тем, во что она была одета, и не своим внешним видом, а тем, что она держала в руках.

В ее корзинке были собраны самые прекрасные фрукты из всех, какие я только видел в Касабланке. Я видел, как она ходила от прилавка к прилавку. Продавцы не спеша и внимательно выбирали лучшее яблоко, апельсин или сливу и передавали ей с благословением. Я был удивлен, поскольку на Западе для людей, не имеющих денег, чтобы заплатить, обычно оставляют продукты второго сорта. Я подошел к одному из фруктовых прилавков и спросил владельца, почему он подарил свой самый красивый персик нищенке.

Продавец поправил бороду рукой.

— Если кто-то просит милостыню, — ответил он, — разве это означает, что ему должно доставаться все самого низкого качества? Здесь, в Марокко, у нас все по-другому.

Прошло еще два дня, и священный месяц закончился. Строгость Рамадана внезапно сменили излишества Ид уль-фитр — праздника разговения. Радость была написана на лице каждого марокканца. Подростки гоняли на родительских машинах взад и вперед по набережной Корниш, высовываясь из окон, громко сигналя и размахивая руками. Семьи представителей среднего класса прогуливались по тому же маршруту: отцы курили, дети поглощали розовое мороженое. В ресторанах и кафе, битком набитых посетителями, гремела музыка.

Я выдал сторожам премию в размере зарплаты за неделю. Они расплылись в широкой улыбке и поспешили по домам, отнести деньги женам. Этим вечером в трущобах было оживленно. На главной дороге на углях жарились бараны, от низких жаровен во все стороны трассирующими пулями летели искры. Группа музыкантов бродила по переулкам, звуки их негромкой музыки плыли над ржавыми жестяными крышами. Имам стоял посередине улицы и собирал щедрые подношения. Белая палатка напротив его мечети этим вечером была закрыта, а жившие в ней фанатики куда-то исчезли.

В полночь в дверь нашей спальни постучал Осман. Трое его малышей не без уговоров вышли вперед, держа в руках самодельные игрушки — подарки для Арианы и Тимура. Отец тряхнул их за плечи, и они неохотно забубнили марокканскую детскую песенку. На Западе уложить детей спать вовремя — священный ритуал, а на Востоке, напротив, считается, что вечер не удался полностью, пока уже глубоко уснувших детей не растолкают для того, чтобы развлечь взрослых.

Когда Осман ушел, а наши собственные дети уже громко посапывали, я спустился на веранду и сел на плетеную скамью. Празднование в бидонвиле все еще было в полном разгаре, звуки музыки и смех согревали ночной воздух. А вокруг меня, в Доме Калифа, все спало крепким сном. Я вспомнил слова, которые однажды сказал мне Хамза, — о том, что лишь сам дом может выдать мне свои секреты, только он способен рассказать мне о своем прошлом.

И вот, когда я сидел там, я вдруг очень сильно ощутил, что Дар Калифа обладает своей собственной душой. И, как мне показалось, эта душа — нечто большее, чем просто камни и раствор извести, и дом ясно представляет себе, кто мы такие и для чего мы здесь. А может, я почувствовал вовсе и не дух дома, а присутствие самой Квандиши и ее братьев джиннов.

Камаль появился на третий день после окончания Рамадана. Глаза его были ясными, и он опять был уверен в себе.

— Я нашел вам муалема, мастера, который будет класть терракотовую плитку.