Читать книгу - "Смех людоеда - Пьер Пежю"

Как-то ночью я впервые обратил внимание на большие скульптурные головы, венчающие столбы по бокам от решетчатых ворот главного входа в Школу изящных искусств. Одно из этих серых лиц словно подмигивало мне. Я прочитал имя, вырезанное на камне: «Пьер Пюже»[16]. Странная фамилия! Надо будет узнать, кем был этот тип, превратившийся теперь в безмолвную статую, — похоже, ему нравится обманчиво-военная обстановка. Он, не иначе, художник… Я хоть и сам ввязался в эту графическую и пропагандистскую деятельность, но не могу воспринимать всерьез всего, о чем кричат вокруг. Мне нравится, главным образом, полнейший беспорядок. Я почти не сплю. Наблюдаю и действую.

От всех этих событий у меня в памяти останутся, наверное, только звуки и запахи. Грохот, с которым чугунная решетка обрушивается на мостовую. Вой сирен «Скорой помощи». Взрывающиеся у самой земли гранаты. Запах трихлорацетата, клея и газа.

Все слова улетучатся. Останется удовольствие, испытанное руками, крепко держащими камень, в едком дыму сна.

Я стараюсь время от времени заглядывать в «Три льва», чтобы рассказать маме новости. К общему возбуждению она относится с растерянной доброжелательностью. Я больше не хожу в Люксембургский сад, куда доступ теперь открыт и днем и ночью, потому что решетка местами выломана, и оставил Батильду каменеть в неподвижности королевы и святой.

Иногда при взгляде на это невероятное зрелище мне случается подумать о Кларином объективе, о том, как она сейчас нацелила бы его на Париж, так не похожий на тот, который она узнала за четыре года до того. Я пытаюсь увидеть некоторые лица и некоторые тела ее синими глазами, при помощи ее черного третьего глазка или через объектив жужжащей камеры. По сути, это говорит о том, насколько мало я во всем участвую.

Однажды вечером, во время короткой и яростной схватки, внезапной стычки, вспыхнувшей по непонятному мне поводу, я был ранен. Удар пришелся на голову, нападавшего я не видел. Фонари замигали и раздвоились. Я поднес руки к голове, и они стали красными и липкими. Я зашатался и упал. Когда я пришел в себя, то оказался лежащим на узком столе битком набитого кафе. Руки болтались в пустоте. Голова сильно болела.

И тут, глядя снизу вверх, я увидел заботливое розовое лицо склонившейся над моей раной девушки с длинными светлыми волосами. Придерживая у меня на макушке компресс, она свободной рукой обтерла мне щеку влажной салфеткой, затем положила прохладную ладонь на лоб.

— Ничего страшного, только кожа содрана, — звонким уверенным голосом сказала она.

Потом прибавила, что опасности ни малейшей, незачем даже обращаться в больницу, службы неотложной помощи и так не справляются с работой.

Она объяснила, что, хотя и входит в группу добровольцев, но она — настоящая медсестра… От этой девушки исходило ощущение мягкости, несомненности и безмятежности, и я успокоился. Я попытался повернуться и с усилием привстал, но тут же самым жалким образом свалился к ее ногам. Она вскрикнула, проворно опустилась рядом на колени и обхватила мое лицо обеими руками. У меня рот был полон крови, но, перед тем как провалиться в туман бессознательного состояния, я нашел в себе силы спросить, как ее зовут. Жанна…

Мы с Жанной договорились встретиться через день после этого происшествия и с тех пор не расстаемся. Но не из-за того, что она так нежно за мной ухаживала. Оказалось, и я, и она знаем Клару Лафонтен. Дело в том, что произошло нечто невероятное… В ту минуту, когда Максим, искавший меня повсюду, наконец-то меня нашел, я был совсем плохонький и лежал на полу, а голова моя покоилась на коленях удрученной Жанны.

— Эй, Марло! — заорал Максим. — Старина Филип, ну и напугал ты меня, сволочь этакая! Мне сказали, что тебя сильно попортили…

Жанна первым делом его успокоила, потом, наклонившись к моему распухшему лицу, спросила:

— Тебя зовут Филипп Марло? А ты случайно не знаком с неким Полем Марло?

Я с трудом выговорил окровавленным ртом, что мой приятель в шутку называет меня Филипом, но я как раз и есть Поль!

— Тогда ты, наверное, знаком с Кларой Лафонтен? Знаешь — немка? Четыре года назад она жила у нас. С тех пор я ничего о ней не слышала. А тогда она мне про тебя говорила. Она познакомилась с тобой в Германии. Я знаю, она часто с тобой встречалась. Помнишь, она все время фотографировала?

Так вот имени Клары суждено было прозвучать в ходе этих событий, при удивительных обстоятельствах. Ранение, случай, встреча, светлые волосы и прохладная рука Жанны на моей щеке.

Мы встретились через день после этого. Воскресенье. Париж окутала полная тишина. Повязка на голове придает мне пиратский вид, и Жанна приглашает меня в свою маленькую квартирку рядом с больницей Святого Антония. Она двумя годами старше меня и работает по-настоящему. Я стучу, но дверь не заперта, и Жанна кричит, чтобы я входил. Она угощает меня вином и пирогом с яблоками, который сама испекла.

Очень быстро всякие упоминания о нашей немецкой подруге исчезают из разговоров. Мне не очень хочется рассказывать о своем кельштайнском лете. Ни к чему вытаскивать из памяти давнюю тайну, неприятное чувство, испытанное на берегах Черного озера. Не хочется думать о поляне, красных розах, тайном ужасе и всем этом глубоко погребенном безумии. Но Жанну и саму не тянет вспоминать о том, как Клара с ней обошлась. Я чувствую горечь ее разочарования, обиду и даже боль. Жанна дает мне понять, что с удовольствием согласилась принять у себя молоденькую немку, хотела с ней подружиться, и Клара мгновенно ее очаровала. Так что же между ними произошло? Темная сторона Клары и ее склонность исчезать победили простодушную и непосредственную привязанность Жанны? Должно быть, странная и непостоянная Клара сбила с толку (получая от этого извращенное удовольствие?) молоденькую медсестричку, всегда готовую отдавать и жертвовать собой без всякой меры.

Имя Клары оказалось непрочной связью между Жанной и мной, но мы горим желанием остаться вместе. Я никак не могу от нее уйти. И остаюсь. Жанна веселая, нежная, довольно полная, я бы даже сказал — пухленькая. У нее ореховые глаза, чувственные губы, холодный нос и жаркие ноги. Роскошные светлые волосы, падающие ей на плечи, — сияющий королевский убор, повторяющий каждый изгиб. Ее воодушевление меня подстегивает, ее безмятежность меня успокаивает, ее постель — гнездо из подушек в белоснежных наволочках и кружев. Рядом с Жанной все кажется простым и легким. Нашим телам не пришлось знакомиться: они словно знали друг друга всегда. Когда я с Жанной, нагота обретает изначальную естественность, а ее руки умеют точно и нежно касаться тела, к которому она тянется. Ее ослепительная плоть призывает ласки.

Для Жанны плотское наслаждение — такая же простая вещь, как спелый плод, в который вгрызаешься, или купание в реке. Смотреть, как она двигается, говорит, смеется и улыбается, означает открывать для себя со сказочно прекрасной площадки разнообразие тайного женского пейзажа или заповедных территорий детства.