Читать книгу - "Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин"

Да, на тучных выпасах скота было видимоневидимо! С косогора к водопою тянулось стадо коров; здесь и там ходили отары овец; от реки к верховью лавиной, точно боевая конница, мчался табун лошадей; пыль клубилась из-под копыт и тучей вздымалась над косяками; жеребята и стригунки взбрыкивали и играли, словно расшалившиеся дети. Двое табунщиков, волоча сбоку березовые куруки1, скакали рядом, строго покрикивали на строптивых неуков, непослушных кобылиц-трехлеток, не давали разбредаться, отколоться от табуна молодым меринам...

- Что ни говори, а краса степи - скот! Вот на аул Алимбая, когда он еще был в силе и славе, любо было смотреть. А теперь? Скота лишился - и вида никакого... Убожество и нищета...

И один из верховых, спускавшихся с холма - был он чернолицый, с подстриженной бородкой, - грустно покачал головой и вздохнул.

Звали его Кожан, и такого ловкача, проныру и краснобая, с молодых лет отиравшегося возле баев, еще поискать надо было. А в середине на темно-рыжем иноходце ехал сам бай, Сейпен, - рябой, рыжеватый, тугобрюхий старик. Это его юрты сверкали и лоснились под солнцем. Это его несметные табуны и стада паслись на безбрежных пастбищах.

Сейпен молчал, привычно оглаживая иноходца плетью. Раньше он вроде не замечал своего огромного богатства, просто как бы не обращал на него внимания. А сегодня же не смог оторвать глаз от всего этого байского благолепия, и чем больше он смотрел, тем тяжелее становилось у него на сердце. Неведомая, непонятная тревога охватывала его, подтачивала, грызла душу. Он тяжело вздохнул.

- Эх, Кожан, Кожан... Смутная пришла пора.

Он покачнулся в седле, и иноходец под тяжестью этой огромной туши зашатался и сбился с ходу. Сейпен недовольно подергал поводья и вытянул коня плетью.

- Верно говорите: дурные времена настали, -подхватил слова бая Кожан. - Испортился народ. Каждый норовит напакостить. Ни уважения к старшим, ни почтения к предкам. Да и чего доброго можно ожидать, если сын Даукары, недавний батрак ваш, теперь сам в начальниках ходит, людьми правит?! Чуть что - хайло разевает, мерзавец. Вот ваш Шермек тоже ведь партийный. А когда в аул приезжает, так никого не задевает, ни к чему не придирается, а шутит, смеется, как равный...

Сказал и пригорюнился, вспомнил, наверно, как неспокойно стало в аулах, как шумят объединившиеся голодранцы, как в глаза, не смущаясь, называют его байским прихвостнем, паразитом. И особенно точит на него зубы сын Даукары - Султан. Житья не дает. До сих пор, однако, Кожан продержался. Рябой старик ему надежная опора. Он и впредь, пожалуй, не оставит приятеля в беде. В прошлом году Султан со своей шантрапой попытался было его, Кожана, посадить за взяточничество, но стоило рябому старику один раз съездить в город, как дело тут же заглохло. Кожан с благодарностью посмотрел сейчас на своего благодетеля Сейпена и про себя подумал: живи еще много лет, старик. Сейпен, нахлобучив на лоб войлочную шапку, молчал. Его тяжелая челюсть отвалилась. Он думал.

Они ехали по склонам бугра, и мимо них пронесся табун. Длинной цепью протянулся он по степи. Сейпен подозвал к себе табунщика.

- Дорогой, будь внимателен, - сказал он. - А то, говорят, тут волки и воры появились. Смотри ночью в оба. Уж днем отоспишься.

- Да как же это не спать ночью? - возмутился молодой суровый табунщик. - Этак и сдохнуть недолго.

Он ударил лошадь по бокам пятками и промчался мимо.

- Ты глянь-ка на этого пса паршивого! - возмутился Кожан, глядя ему вслед.

- Что поделаешь? - покорно заметил Сейпен и пустил коня в сторону аула. - На все божья воля...

Когда бай вошел к себе в юрту, старшая жена, Жамал-байбише, сливала кобылье молоко вечерней дойки в огромный лоснящийся бурдюк, а их работник Туткыш готовился мешалкой взбалтывать кумыс свежей закваски.

- От Шермекжана письмо, - сообщила байбише и полезла в карман. - <Пустомеля> из города привез. Велел только тебе передать... На, читай...

Едва прочитав первые же строки, Сейпен насупился и побледнел. А дойдя до середины, выронил письмо, -у него задергались щеки, и он заплакал.

...В огромной многостворчатой юрте было сумрачно. От порога до почетного места громоздились тюки, сундуки в узорах, скатанные дорогие ковры и разные драгоценности. А в середине на ворсистом волосатом ковре, постеленном поверх кошмы, сидел, вытянув ноги, упираясь обеими руками, растерянный, убитый новостью сына бай Сейпен. Голова его упала на грудь, по бороде текли слезы. В этот миг он ничего не понимал, не соображал, где он и что с ним. Он только чувствовал, как вспыхнувший вдруг в нем жуткий огонь пожирает его...

- О, боже!.. Что с тобой?! - ужаснулась Жамал-байбише.

- Не спрашивай, жена! Конец нам... - выдавил сквозь рыдания Сейпен.

III

К. обеду новость облетела весь аул. Ее рассказывали друг другу, передавали из уст в уста, и она обретала все более и более причудливые очертания.

- Говорят, теперь в аулы нагрянут отряды...

- Говорят, весь скот отбирать будут...

- И еще, говорят, дочерей налогом обложат...

- Турсун рассказывает: зашел к баю, а байбише его сидит заре-е-еванная. <Пейте, говорит, кумыс, сколько влезет. Все равно, говорят, врагу достанется...>

- Брось... Чтоб вдруг Жамал-байбише расщедрилась - ни за что не поверю.

- Жамал и подыхать будет в обнимку с бурдюком...

Подобные слухи-кривотолки ползли, разрастаясь, над каждым домом. Расторопные бабы у колодцев, старики и старухи у очагов толковали их на разные лады. Но все толкования были поверхностны, никто не мог проникнуть глубоко в суть нежданной вести, а иные суждения и вовсе находились далеко в стороне от круга предстоящих событий.

Во всем ауле был один человек, совершенно безразличный к слухам и праздной колготне, - Куандык. Он обычно сидел, скрестив ноги, на полуистлевшем потнике у входа в юрту и с утра до вечера тюкал и тюкал топориком, что-то мастерил, что-то вырубал из дерева, и заскорузлая куцая шуба при этом привычно топорщилась на нем. Сегодня и он был явно взбудоражен. Сунув топор за белдеу - волосяной аркан, опоясывающий юрту, - он обвязался поверх шубы обрывком бечевы, словно собрался куда-то по срочным делам. Никуда, однако, он не пошел, а только топтался вокруг потника, озирался по сторонам, подзывал к себе случайных прохожих и нетерпеливо спрашивал: <Что нового?>

Накинув на локоть клок растеребленной шерсти, крутя на ходу прялку-юлу, вышла из дома соседка Батима, Куандык обрадовался.

- Эй, Батима! Будь