Читать книгу - "Над гнездом кукухи - Кен Кизи"

и оглядываюсь через раму на консультанта, говорящего с практикантами. Вижу, как он тычет себя пальцем в ладонь, что-то доказывая, но голоса не слышу из-за шума студеного бурливого ручья, бегущего по камням. С гор дует ветер, принося запах снега. Вижу кротовые норы в зарослях амброзии. Приятное местечко, чтобы вытянуть ноги и расслабиться.

Забываешь, если вот так не присядешь, не оглянешься на прошлое, как было в старой больнице. Там на стенах не было таких местечек, куда можно забраться. Не было ни телевизора, ни бассейна, и курицу дважды в месяц не давали. Ничего там не было, кроме стен и стульев, и смирительных рубашек, из каких за несколько часов насилу вывернешься. Они с тех пор многому научились.

— Далеко мы продвинулись, — говорят общественные связи.

Они сделали жизнь очень приятной на вид с помощью картин, декора и хромовых кранов в ванной.

— Если кто-то и захочет сбежать из такого приятного места, — говорят общественные связи, — что ж, с ним что-то не в порядке.

Сзади, в комнате для персонала, врач-консультант отвечает на вопросы практикантов, обхватив себя за локти и дрожа, словно ему холодно. Он тощий и сухой, и одежда полощется у него на костях. Стоит там, обхватив себя за локти, и дрожит. Может, тоже чувствует ветер с заснеженных гор.

13

По вечерам все труднее нахожу мою кровать, приходится ползать на четвереньках, ощупывая пружины, пока не найду заначенные комки жвачки. На туман никто не жалуется. Теперь я понял почему: при всех неудобствах можно спрятаться в нем и чувствовать себя в безопасности. Вот чего Макмёрфи не поймет — что мы хотим быть в безопасности. Он все пытается вытащить нас из тумана на открытое пространство, где нас легко сцапать.

14

Внизу привезли консервы с замороженными органами — сердцами, почками, мозгами и прочим. Слышу, как они катятся в холодильник по угольному желобу. Кто-то — кто, не вижу — говорит, что в беспокойном один тип покончил с собой. Старик Роулер. Отрезал себе яйца и истек кровью, прямо на толчке в уборной, и полдюжины человек рядом с ним ничего не заметили, пока он не свалился мертвый.

Чего не могу понять, это чего им так не терпится; всего-то нужно подождать.

15

Я знаю, как действует их туманная машина. У нас был целый взвод таких туманных машин на аэродромах за морем. Всякий раз, как разведка узнавала, что намечается бомбардировка, или если генералы хотели скрыть из виду что-то секретное, хорошенько скрыть, чтобы даже шпионы на базе не увидели, что тут творится, летное поле затуманивали.

Агрегат нехитрый: обычный компрессор засасывает воду из одного бака и специальное масло из другого, и смешивает их, а из черного патрубка с другой стороны выползает облако, которым можно укрыть аэродром за полторы минуты. Это первое, что я увидел, как приземлился в Европе, — туман из этих машин. За нашим самолетом увязались перехватчики, и только мы приземлились, туманная команда завела свои машины. Нам было видно из поцарапанных иллюминаторов, как джипы подвозят их к самому самолету и из них клубится туман, расходясь по всему полю и залепляя иллюминаторы, точно влажная вата.

С самолета мы сходили, ориентируясь на рожок, в какой дудел лейтенант, словно гусь гоготал. Только ты с трапа спустился, ничего не видать дальше футов трех, куда ни глянь. Возникало ощущение, что ты один на летном поле. Враг тебе не грозил, но становилось жутко одиноко. Звуки глохли в нескольких ярдах, и ты никого и ничего не слышал, кроме этого рожка, доносившегося из пушистой белизны, до того плотной, что ног не разглядеть; ты видел только коричневую рубаху и ремень с медной пряжкой, а дальше все белым-бело, словно ниже пояса ты тоже растворялся.

И вдруг кто-нибудь, потерявшийся в тумане, как и ты, возникал прямо перед тобой, и его лицо казалось крупнее и яснее, чем ты когда-либо видел. В тумане ты, как можешь, напрягаешь зрение, силясь что-то разглядеть, и когда оно возникает, каждая деталь видится в десять раз яснее обычного, до того ясно, что вы оба отводите глаза. Когда перед тобой кто-то возникает, тебе не хочется смотреть на его лицо, как и ему — на твое, потому что неприятно видеть кого-то вот так, словно внутрь ему заглядываешь, но с другой стороны, и совсем потерять его тебе неохота. Приходится выбирать: либо напрягаться, силясь разглядеть что-то в тумане, каким бы неприятным оно ни было, либо расслабиться и потеряться.

Когда туманную машину первый раз включили в новом отделении (купили в Военторге и спрятали в вентиляции перед тем, как нас сюда перевели), я всматривался во все, что возникало из тумана, сколько хватало сил, лишь бы не потерять из виду, как на войне, когда затуманивали летные поля. Только в рожок никто не дудел и веревок не натягивал, так что оставалось только ухватиться за что-то глазами, чтобы не потеряться. Но иногда я все равно терялся, забирался слишком глубоко, пытаясь спрятаться, и каждый раз, как нарочно, оказывался в том же самом месте, перед металлической дверью без номера, с рядом заклепок, похожих на глазки, словно комната за этой дверью притягивала меня, как бы я ни старался держаться от нее подальше, словно гады в этой комнате вырабатывали ток и посылали сквозь туман по лучу, притягивая меня, как робота. Я мог несколько дней бродить в тумане, боясь, что уже никогда ничего не увижу, а затем передо мной открывалась эта дверь, и я входил в комнату, обитую войлоком для звукоизоляции, и видел людей, стоявших друг за другом, словно зомби, среди блестящих медных проводов, флуоресцентных ламп и резкого скрежета дуговых разрядов. Я занимал место в очереди и приближался со всеми к столу. Стол в форме креста, запечатлевший тени тысяч убиенных, следы запястий и лодыжек под кожаными ремнями, позеленевшими от пота, следы шей и голов под серебряным обручем, надеваемым на лоб. И техник у стола поднимает взгляд от пульта, смотрит на очередь и указывает на меня резиновой перчаткой.

— Погодите, этого здорового ублюдка я знаю — лучше дайте ему по затылку, или позовите кого-нибудь на подмогу, или еще что-то. Он ужасно брыкается.

Так что я старался не забираться в туман слишком глубоко, боясь потеряться и оказаться у двери в шокоблок. Я впивался взглядом во все, что попадалось, и держался изо всех сил, как