Читать книгу - "Любимец Израиля. Повести веселеньких лет - Аркадий Лапидус"

Какое-то время после поездки было тихо и стабильно.

Проблема любой самодеятельности – посещаемость и наполняемость. Поэтому опять я бегал, но уже по домам и школам и как миссионер вешал лапшу про лучший из лучших путей в сегодняшнее – правильное, а завтра – в гарантированное.

– Только через пение душа просветляется и, в конце концов, устремляется в рай, – врал я. – Те, которые в церквях поют, уже одной ногой там!

– Так вы что, в церковный хор набираете? Тогда вам только мальчики нужны! – говорили некоторые продвинутые учителя и смеялись.

Но мне было не до смеха. Мы ставили мини-оперу «Репка», а певцов не хватало. Новых-то я с грехом пополам набрал, а вот старые, уже обученные кадры, выросли и начали потихоньку отчаливать.

Одну, самую голосистую пятнадцатилетнюю претендентку на роль «бабки» я просто караулил у дома. А когда застал, то она вышла в халатике и, томно поводя своими невероятно обещающими глазищами, проворковала:

– Что ж вы стоите? Входите в дом! Никого нет! Я одна до самого вечера…

А тут ещё мой приятель, Алька Серкебаев – студент консерватории и наш аккомпаниатор завёл роман с "внучкой".

Я призывал к его совести, стращал уголовной ответственностью за растление несовершеннолетних и «удовольствиями» за такую статью в местах не столь отдалённых, но тщетно!

Он мне цитировал эту скотину Набокова и бацал канкан из оперетты Жака Оффенбаха "Орфей в аду".

На репетициях Гринкевич тоже запузыривал такие этюды для "творческого раскрепощения", что мне было не по себе… И хотя я и числился художественным руководителем, но со мной он не считался. По сравнению с авторитетом этого пузатого монстра я был – козявка.

А тут ещё он приволок «Наталку-Полтавку» и ввел меня на какую-то роль. Днём я бегал с «Репкой», а вечерами мучился над украинской мовой.

Наконец с грехом пополам «Репка» была свёрстана.

Из оперного привезли подходящую декорацию и реквизит и вот – премьера!

Ну, и как всегда в самодеятельности – кадровый цейтнот. У подростка, играющего деда, разыгралась фолликулярная ангина.

А в самодеятельности, какой может быть второй состав? Первый не надыбаешь!..

Батюшки мои!

Учителя уже вводят в зал целые классы, родители рассаживаются, а за сценой – ужас!

– Играй ты! – кричит Гринкевич. – Ты тощий! Сойдёшь за подростка!

– Да я же не учил ничего! – сопротивляюсь я.

– А что там учить! – орёт пузан. – "Здравствуй репка крепкая! Вылезай из грядки!".

– Ты что – одурел? – тыкаю я от волнения. – Там же текста куча! И песен тоже!..

– Херня! – орёт Гринкевич. – Нас с тобой всех с работы повыгоняют! Председатель облсофпрофа в зале сидит! Из газет журналисты! Играй! Я буду суфлировать!

И тут «Бабка» в балахоне с чужого плеча подходит.

– У меня живот болит, – говорит она. – Резинка давит.

– Шо? Какая резинка? – не может ничего понять Гринкевич.

– Ну, которая юбку держит, – говорит «бабка». – Слишком затянули её.

– Ты что, – маленькая? – орёт Гринкевич. – Нянчится уже пора, а она – резинка!..

– Ох, Николай Николаевич, какой вы грубый, – кокетливо мурлычит «Бабка» и уходит.

– Э-э! Ты куда? – испуганно говорит Гринкевич.

– К костюмерше, – успокаивает его красотка.

– Ты, недолго там, смотри, – сдерживаясь, мягко говорит Гринкевич и с налитыми кровью глазами поворачивается ко мне.

Но я уже напяливаю парик…

Грянула музыка, занавес открылся, и началось… Если припевки я всё-таки знал, то текст – через пень колоду. Зигзагами я всё время кружил у кулис и только на соло выбегал к авансцене. Зритель же, как всегда думал, что так и надо и лишь после спектакля одна педагогиня сказала, что у деда видимо не всё в порядке с мочевым пузырём.

– Режиссёрская задумка! Проблемы возраста! – многозначительно объяснил Гринкевич и благодарно прижал меня к своему необъятному животу.